"Артур Миллер. Голая правда (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

себе короткую стрижку, расставшись с длинными волнистыми волосами, и
устроилась на работу в детскую психологическую консультацию. Сами они так и
не решились завести ребенка, но она хорошо чувствовала детей, и он не бес
тревоги наблюдал за тем, что работа приносит ей радость. Во всяком случае,
на какое-то время она, похоже, воспряла духом, поверила в себя - а это было
опасно, ему не хотелось оставаться позади. Однако меньше чем через год она
уволилась, объявив, что неспособна каждый день ездить в одно и то же место.
Этот поступок знаменовал собой возвращение прежней сумасшедшей мечтательной
Лены, и, несмотря на переживания меркантильного характера, он испытал
облегчение. А денег действительно не хватало, и он ничего не мог с этим
поделать, поскольку доходы от продаж его книг упали почти до нуля. Что
касается секса, то Лене и в прежние-то времена это не слишком было нужно.
Постепенно все свелось к ее четырем-пяти вымученным уступкам в год. Его
любовные похождения, о которых она догадывалась, но дознания устраивать
избегала, освобождали ее от докучливой необходимости поддерживать себя в
форме. Он даже изобрел особую теорию, согласно которой мужчина вынужден
куда-то идти со своей эрекцией, а женщине достаточно просто где-то быть.
Большая разница. Но однажды, глядя правде в лицо, признался себе, что она
просто слишком несчастна, чтобы безмятежно наслаждаться сексом, и дело тут в
ее семье.
И вот сидя как-то раз с трубкой в зубах на шатком крыльце их
бесплатного летнего домика, он увидел одинокую девушку, в глубокой
задумчивости бредущую вдоль кромки океана. Солнце вспыхивало у нее на
бедрах, и его посетило странное видение: будто он раздевает ее и пишет на ее
теле. Его душа встрепенулась. Давно уже он и не подозревал, что способен на
такую бурю эмоций. Он пишет на обнаженном женском теле - этот образ был
таким же здоровым и безгрешным, как свежий батон хлеба.
Не исключено, что он так и не решился бы дать объявление, если бы не
Ленин нервный срыв. Он читал Мелвилла в своем кабинете на третьем этаже,
пытаясь очистить сознание, и тут снизу донесся истошный вопль. Вбежав в
гостиную, он увидел, что Лена сидит на диване, сотрясаясь от собственного
душераздирающего крика. Он обнял ее за плечи и не отпускал, пока она не
обессилила. Разговаривать было не о чем - все и так было ясно: она погибала
от чудовищной неудовлетворенности жизнью, постоянной нехватки денег и его
патологической неспособности исполнять роль главы семьи. Он держал ее за
руку, избегая смотреть в ее перекошенное, опустошенное лицо.
В конце концов она затихла. Он принес ей воды. Они молча сидели бок о
бок на диване. Надеяться было не на что. Она вытащила сигарету из пачки
"Честерфилда", лежавшей на журнальном столике, отковырнула ногтем фильтр,
откинулась на спинку дивана и демонстративно затянулась, хотя доктор Зальц
уже дважды серьезно предупреждал ее о возможных последствиях. У нее роман с
"Честерфилдом", подумал Клемент.
- Хочу попробовать написать что-нибудь автобиографическое, - сказал он
таким тоном, словно это сулило немалую выгоду.
- Моя мама... - начала она и снова замолкла, уставясь перед собой.
- Что?

Это невразумительное упоминание матери напомнило ему тот вечер, когда
Лена впервые заговорила о своем чувстве вины перед ней. Они сидели в Лениной
комнате у окна с видом на университетский кампус: роскошные деревья