"Генри Миллер. Время убийц" - читать интересную книгу автора

что пятидесяти тысяч франков ему хватит, чтобы прожить в достатке всю жизнь,
но когда ему почти удается скопить эту сумму, он решает, что с сотней тысяч
было бы куда спокойнее. Эти сорок тысяч франков! Как скудно, жутко живет он,
повсюду таская с собой эти деньги, отложенные на черный день! По существу, в
них и была его погибель. Когда его на носилках несут из Харара [Харар -
город на востоке Эфиопии, административный центр провинции Харар] на
побережье - путешествие, между прочим, вполне сравнимое с Голгофой, - мысли
его то и дело возвращаются к золоту, зашитому у него в поясе. Даже в
Марселе, в больнице, где ему ампутируют ногу, он озабочен лишь судьбой этих
денег. Он не спит ночами если не от боли, то от мыслей о деньгах, которые у
него всегда с собой, которые нужно спрятать так, чтобы их не украли. Он
хотел бы положить их в банк, но ведь он не может ходить - как ему добраться
до банка? Он пишет домой, умоляя кого-нибудь приехать и заняться его
бесценным сокровищем. В этом есть что-то настолько трагическое и настолько
нелепое, что и не знаешь, что тут сказать или подумать.
Но в чем корень этой мании обеспеченности? В страхе, знакомом каждому
художнику-творцу: он-де не нужен, он бесполезен в мире. Как часто Рембо
твердит в своих письмах, что он недостоин того, чтобы вернуться во Францию и
снова зажить жизнью простого обывателя. У меня нет ремесла, нет профессии,
нет там друзей, пишет он. Как всем поэтам, цивилизованный мир представляется
ему джунглями; он не знает, как себя в них защитить. Иногда он добавляет,
что уже поздно думать о возвращении, - он вечно говорит о себе так, будто он
старик! - он слишком привык к свободной, дикой, полной приключений жизни и
не в состоянии вновь впрячься в ярмо. Что он всегда ненавидел, так это труд
до седьмого пота, но в Африке, на Кипре, в Аравии он трудится как последний
негр, отказывая себе во всем, даже в кофе и табаке, годами носит одну пару
хлопчатобумажного белья, откладывая каждое су, в надежде когда-нибудь купить
себе свободу. Даже если б ему это удалось, можно не сомневаться - он никогда
не чувствовал бы себя свободным, никогда не был бы счастлив, никогда не
сбросил бы бремя тоски. От безрассудства молодости он резко свернул к
старческой осмотрительности. До такой степени был он отверженным,
бунтовщиком, проклятым, что его не спасло бы ничто.
Я подчеркиваю эту сторону его натуры потому, что она объясняет многие
малопривлекательные черты, которые ему приписывали. Не был он скрягой, не
был мужланом, как намекают некоторые его биографы. Он не был жесток к
другим, он был жесток к самому себе. В сущности, у него была широкая натура.
"Он давал деньги щедро, ненавязчиво и деликатно, - говорит Барди, у которого
он когда-то работал. - Это, вероятно, одно из немногих дел, которые он
совершал без отвращения и без презрительной усмешки".
Еще один кошмар неотвязно преследовал его днем и ночью: военная служба.
С начала странствий и до смертного часа его терзает страх, что он не en
regle [здесь: не в ладах (фр.).]с военным начальством. За считанные месяцы
до смерти, когда он лежал, уже после ампутации ноги, в марсельской больнице
и муки его множились ежечасно, страх, что власти обнаружат, где он
находится, и отправят его в тюрьму, давил на него, как дурной сон. "La
prison apres се que je viens de souffrir? Il vaudrait mieux la mort!"
[Тюрьма после всех мук, которые я только что претерпел? Уж лучше смерть!
(фр.)] Он умоляет сестру писать ему только тогда, когда это абсолютно
необходимо, адресовать письма не "Артюру Рембо", а просто "Рембо" и
отправлять их из какого-нибудь соседнего городка.