"Генри Миллер. Сексус" - читать интересную книгу автора

минуту будет север - юг, юг - север. Все совершается механически, в
соответствии с правилами, никто никуда не вылезает. Катись, топай туда-сюда,
вверх-вниз. Одним - копошиться по-мушиному, другим - семенить
по-муравьиному. Жри в стоячках с их кормушками, прорезями для монет,
рукоятками, грязными пятицентовиками. Рыгни, поковыряй в зубах, напяль
шляпу, топай, выбирайся, вали отсюда, усвистывай, мозги твои тебе ни к чему.
В следующей жизни я стану стервятником, кормящимся сочной падалью. Я
устроюсь на самой макушке высокого здания и буду молнией падать туда, откуда
хоть немного пахнет смертью. А сейчас я насвистываю веселый мотивчик -
желудочно-кишечный тракт меня ничуть не беспокоит. Привет, Мара [Имя главной
героини трилогии - литературное воплощение второй жены Шиллера Джун Смит
(Мэнсфилд) - объяснено автором частично в романе "Плексус" ссылкой на Книгу
Руфи: Мара - значит горькая. С другой стороны, Миллер, увлекаясь буддизмом,
знал о божестве зла Маре, искушавшем Будду. В средневековой европейской
демонологии Мара - суккуб, принимающий облик прекрасной женщины.], ну как
ты? А она подарит мне загадочную улыбку и обнимет своими теплыми руками за
шею. Все это случится под яростными слепящими прожекторами, и в трех
сантиметрах от наших тел ляжет магическая непереступимая черта, отделяющая
нас от остальных. Одни среди всех.
Поднимаюсь по ступеням и вхожу в большой круглый зал, залитый теплым
будуарным свечением; вступаю на арену, где охотники секса умеют стрелять из
обоих стволов. В сладкой и тянущейся как жвачка дымке кружатся призраки:
бедра напряжены, колени чуть согнуты, а все, что ниже, заткано густым
сапфирово-синим туманом. В паузах между ударными до меня доносятся откуда-то
снизу гудки "скорой помощи", сигналы пожарных машин, полицейские сирены. Ее
нет среди танцующих. Может быть, сейчас она лежит в постели и читает книжку,
может быть, занимается любовью с чемпионом по боксу, может быть, несется как
сумасшедшая по стерне - одна туфля уже слетела с ноги, - а парень по
прозвищу Кукурузина вот-вот догонит ее. Но как бы то ни было, я стою в
полном мраке. Ее отсутствие затмило для меня белый свет.
Спрашиваю у одной из девиц, не знает ли она, когда появится Мара. Мара?
Никогда не слышала о такой. Да и откуда ей знать, ей не до того, она
работает час, если не больше, она вспотела в десятке своих одежек (и
белье-то, наверное, с начесом) и пахнет, как запаленная кобылка. Может быть,
потанцуем? - она спросит тогда у одной девочки насчет этой Мары. Мы
совершаем несколько кругов, пахнущих потом и розовой водой, обрамленных
разговорами о мозолях, бурситах, варикозных венах. Музыканты пялятся сквозь
будуарную дымку студенистыми глазами, и такие же улыбки приклеены к их
лицам. Вон она, Флорри, она, может, что-то знает о моей подружке. У Флорри
большой рот, глаза цвета ляпис-лазури, она здесь прямо с многочасового
послеобеденного поебона и безмятежна, как герань. Не знает ли Флорри, когда
придет Мара? Она не думает... она думает, что Мара не придет сегодня вообще.
Почему? Кажется, у нее сегодня встреча с кем-то... Лучше спросить у Грека.
Грек знает все.
Грек говорит: "Да, мисс Мара придет... да, подождите немножко". Я жду.
Девицы исходят испариной, как лошади на заснеженном поле. Полночь. Ни
малейшего признака Мары. Медленно волочу ноги к выходу. На верхней ступеньке
молодой пуэрториканец застегивает ширинку.
В метро для проверки зрения я читаю объявления в другом конце вагона. Я
учиняю перекрестный допрос своему организму, чтобы выяснить, насколько