"Александр Мильштейн. Серпантин " - читать интересную книгу автора

физруком... Но нам не очень-то и хотелось... Или, точнее, мне... Для физрука
внешность женщины вообще ведь не играет никакой роли. По крайней мере, он
это декларировал... Так что его бы вполне устроила одна, - говорил себе
Линецкий, переводя взгляд с коричневой спины туземки на менее темную спину
Переверзева, - или даже все три... Если правда хотя бы половина из того, что
он мне наговорил... Да нет, широкой души человек, чего уж там... Широчайшей.
Впрочем, это опять же мышца... А у него душа везде переходит в мышцу... А у
меня мышцы нет, и душа ушла в пятку... Или ее вообще не было... Как писал
Уайльд... О душе и о теле говорят только те, у кого нет ни тела, ни души...
Осознав корыстную сущность туземок, Переверзев перестал их замечать.
Даже когда они проходили совсем близко. Линецкий, в отличие от него,
продолжал поглядывать на них, скорее всего - машинально...
Еще, может быть, потому, что коричневые тела этих самок придавали
ландшафту дополнительную дикость - Линецкому это нравилось.
Вечером он впервые пошел в поселок.
Людей там было мало. Несравнимо меньше, чем в Рыбачьем, где он оставил
жену.
От нечего делать Линецкий заглянул в каменный дом, на котором была
вывеска "Казино".
Рулетка была неподвижна, вокруг нее сидели все те же три дикарки...
И больше никого в зале не было.
Муляж, макияж, Мулен Руж... Но без ветра: мельница стоит, духота...
Откуда-то из глубины зала появился парень в камуфляже и спросил у
Линецкого, чего он желает. Линецкий сказал, что ничего, просто посмотреть, и
парень тогда сказал: "Это ж не музей".
Он походил по аллеям, нашел переговорный пункт, поменял деньги на
жетоны.
Покрутил диск и нажал на кнопочку.
"Представляешь, я расстался с Инной, - сказал Линецкий, - осознал весь
абсурд... Сижу один в Форосе. Ну, с каким-то фриком из Питера. Он подводник,
а я умираю от тоски. Ты не хочешь приехать?" "По-моему, - сказала Оксана, -
ты меня за кого-то не того принимаешь. Передавай привет своей Инне". "Говорю
тебе, я с ней расстался...." "Пока, пока, мне некогда", - сказала Оксана и
повесила трубку.
Похоже, что последняя встреча была действительно последней.
Впрочем, их было уже так много, этих последних встреч...
А потом, встретившись в каких-то гостях, они вдруг вместе выходили из
квартиры, ехали на лифте вниз.
Или на последний этаж, как в последний раз... Люк оказался открытым,
они вышли на крышу... А там эти битумные покрытия... У Оксаны потом были
черные ладони, да и у него...
У нее к тому же платье было выше колен, и все колени после этого тоже
были черные...
И на платье - мазутный след... Но это от провода, на который она его
вешала...
Линецкий вспомнил ровную черную наклонную линию, перечеркнувшую платье,
и подумал, что глупо было ей отсюда звонить. Может быть, они еще
когда-нибудь так же случайно попадут на крышу... Через запасной выход... А
все остальное уже давным-давно перечеркнуто.
Лет пять назад Оксана спросила его, почему он не хочет развестись с