"Рауль Мир-Хайдаров. Оренбургский платок" - читать интересную книгу автора

деле - артель кустарная. Дубить не успеваем, не то что стричь шкуры. Так и
кидаем в чаны, а после каустика шерсть никуда не годится. Из чанов вилами ее
приходится выбрасывать, животы надрываем... По совести говоря, за это тебе
еще платить бы надо. Остриженных шкур в чан вдвое больше влезет, на чистке
чанов день экономим, раствор сохраняем. Кругом, считай, выгода.
- Так-то оно так,- соглашалась мать, но упорно гнула свое: - А шерсть
все-таки государственная.
- Оттого в бураны и хожу, что людей дразнить не хочу, а бояться мне
некого. Я не вор и не мошенник, я и на фронте с поднятой головой ходил.
Одним неуловимым движением Гимай оказывается у канара, и сильные руки
его выбрасывают на середину землянки шкуру за шкурой.
- Разве можно такое добро губить? Смотри, вот несколько козьих, с
пухом. На шаль пойдет, а на перчатки - загляденье!
- Мериносовая... - слышится с полу тихий голос Гульсум. Она ползает по
шкурам, вырывая, где можно, клочья шерсти. - Какие паутинки связать можно...
- А я о чем! - Гимай выбрасывает последние шкуры, и пустой канар, как у
фокусника, исчезает в полушубке. - Я вот наточил, как обещал. - Из кармана
полушубка он вынимает завернутые в тряпицу острые тяжелые ножницы. Из
другого кармана достает ком вязкого мыла, которое варят на том же кожзаводе,
и идет к рукомойнику. - Только мыла не надо жалеть, а то в этих шкурах любую
заразу можно подцепить.
Прямо по шкурам довольный Гимай возвращается к самовару.
Как ни ярилась зима, неожиданно она сдалась, словно поняв, что не
сломить ей маленький, по трубы занесенный поселок. И, как бы винясь за
разметанные по ветру обледенелые стога, за стужу в сырых землянках, за пучки
соломы, развеянной по безлюдным улицам, за ягнят, не выживших и дня в
продуваемых насквозь кошарах, за поезда, застрявшие на голодных полустанках,
вдруг установились в Мартуке такие дни, какие помнили старожилы только в
добром давнем, довоенном времени.
Что-то произошло не только с погодой, повеяло и от жизни теплом близких
перемен. Все чаще слышалось полузабытое слово "надежда".
И правда, словно расчищая дорогу наступающему
новому году, у нюркиного магазина появилось объявление о том, что с
первого января будут снижены цены на промышленные товары, и следовал длинный
перечень нужных и ненужных жителям Мартука вещей.
Но еще более радостная весть прокатилась как-то солнечным днем по
поселку: обещали открыть надомную артель вязальщиц - настоящее предприятие с
авансом и с зарплатой. "С авансом и с зарплатой! С авансом и с зарплатой!" -
катилось от заснеженного двора ко двору.
Уже не отменялись занятия, и мальчишки с окраин Мартука катили в школу
на прикрученных к валенкам коньках. Ожил школьный двор на переменах. Оттаяли
и умолкли провода, появились наголодавшиеся за зиму воробьи. В эти радостные
дни сбылась давняя мечта Фарида: мать разрешила ему ходить на станцию к
поездам за шлаком.
Гульсум, изучившая кормилицу-станцию как собственный пустой двор, долго
противилась этому, потому что знала: шлак и та малость, которую можно было
добыть у паровозов,- монополия дружных, не по годам дерзких ребятишек
железнодорожников, живших тут же, в кирпичных домах при станции, за
огромными огнедышащими горами шлака.
Но Фарид страстно уговаривал ее, что самый отчаянный из мальчишек, по