"Юкио Мисима. Запретные удовольствия" - читать интересную книгу автора

купался в лучах солнца, пробивающегося через деревья, ослепленный неистовой
зеленью травы, и начал ощущать, что тело покрывается потом. Лестница
изгибалась. Он с трудом проделал путь до кромки узкого песчаного коридора у
подножия скалы.
Там никого не было. Обессиленный стареющий писатель уселся на валун.
Гнев, и ничто иное, завел его так далеко. Ведя жизнь, какую вел он,
окруженный своей высокой репутацией, религиозным почитанием, с каким другие
относились к нему, разнообразными деловыми мероприятиями, разносторонними
знакомствами и тому подобными бесконечно отравляющими человеку жизнь
неотъемлемыми составляющими, он обычно не чувствовал необходимости убегать
от жизни. Наиболее экстремальным уходом от действительности для него было
приближение к ней. Перед широким кругом знакомых Сунсукэ Хиноки играл,
словно великий актер, который своим искусством заставлял тысячи зрителей
чувствовать, что он близок лишь с одним из них. Это, по-видимому, было
ловкое искусство, вопреки всем законам перспективы. Его не трогали ни
похвалы, ни критика - он был глух ко всему. Теперь он трепетал в
предвкушении наносимой обиды, жаждал, чтобы ему причинили боль; только в
этом смысле Сунсукэ искал спасения своим собственным непревзойденным
способом.
Однако сейчас необычно близкие волнистые просторы моря, казалось,
утешали Сунсукэ. Когда море проворно и без устали пробиралось между скал,
оно пропитывало его собой, втекало в его существо, моментально окрашивало
его своей синевой и снова отступало прочь.
Посреди океана образовалась зыбь. Появились нежные белые брызги, словно
приближалась волна. Когда она достигла мелководья и, казалось, расступилась,
неожиданно возник пловец. Его тело проворно распрямило волну, сильные ноги
пинали океанскую отмель по мере того, как он шел вперед.
Это был удивительно красивый молодой человек с фигурой, подобной фигуре
Аполлона, отлитого в бронзе скульптором пелопонесской школы. Его тело
переполняла благородная красота - колонноподобная шея, слегка покатые плечи,
широкая грудь, элегантные округлые запястья, резко сужающийся крепкий торс,
сильные ноги, слегка изогнутые, словно героический меч. Юноша остановился у
кромки воды и, прогнувшись, стал осматривать левый локоть, который, видимо,
ударил о край скалы. Отражение от волн, отступающих перед его ногами,
озарило повернутый вниз профиль, словно выражение радости внезапно исподволь
мелькнуло на нем. Глубокие, печальные глаза, довольно полные, свежие губы -
все это составляло его необычный профиль. Восхитительная переносица вкупе со
сдержанным выражением лица придавали юношеской красоте некоторую
целомудренную дикость, будто он никогда не знал ничего, кроме благородных
мыслей и лишений. Это, вместе с настороженным выражением темных глаз, с
ровными белыми зубами, с тем, как он неспешно и неосознанно двигал
запястьями, с манерой держать быстрое тело, рельефно создавало характер
молодого красивого волка. "Именно! Он похож на красивого волка!"
В то же время в мягкой округлости плеч, в невинной наготе груди, в
обаянии губ - во всех этих внешних чертах была какая-то загадочная, не
поддающаяся определению неиспорченность, о которой упоминал Уолтер Патер
[14] в связи с восхитительным рассказом тринадцатого века "Амис и Амалия",
как о некой "неиспорченности раннего Ренессанса". Сунсукэ увидел признаки
последнего и невообразимо таинственную и хорошо развитую эту самую
"неиспорченность" в очертаниях тела юноши перед ним.