"Павел Андреевич Мисько. Красное небо " - читать интересную книгу автора

будет после войны. С ним можно было говорить сколько угодно и о чем угодно.
А Степа заходил раза два. Повертится в хате - "Ну, что? Ну, как ты?" -
словно не находит себе места. Скучно ему было с нами.
- С Филькой подрался... Из-за Тани... - сказал однажды Петрусь, как
только за Степой хлопнула дверь. - А Филька обрез таскает с собой... Во-от
такой! - развел руки в стороны Петрусь. - И патроны к нему есть... Грозится:
"Я вам покажу!" Стреляли из обреза за гумном...
- Что - и тебе давал пальнуть?
- Давал... - виновато шмыгнул носом Петрусь.
Черт знает что происходит, пока я валяюсь в постели! И что надо этому
Глячку? Почему он подбивает клинья к Петрусю?
- Ты ничего не выболтал ему? Он выспрашивал у тебя о наших делах?
- Не-е-ет... - протянул Петрусь. - Я дурачка разыгрываю, вроде не
понимаю ничего...
- Ты ясно ответь - спрашивал?
- Нет. Предлагал и мне сделать обрез... И патронов дать. Он, знаешь,
как свой сделал? Сунул ствол в воду и стрельнул - как ножом отрезало!
- Врет он... Я слышал, если так сделать - ствол разорвет... А что он
просил взамен у тебя?
- Он не просил... Он говорил: "Давай наделаем обрезов! У меня есть еще
одна винтовка! А сколько у вас?"
- А ты что?
- А что я? Ничего... Нет, говорю, у нас оружия. Запрещено - немцы
убьют, если найдут. Это тебе, говорю, хорошо: батька полицейский, у немцев
служит...
Было ясно, только понимал ли это Петрусь, что Гляк о чем-то
догадывается, что-то подозревает. И не по его ли заданию Филька полез с
дружбой к Петрусю?
Последние дни своего заточения я просидел у окна, завернув платком шею
и закутавшись в отцовскую суконную свитку. Сукно было домотканое, старое,
оно выгорело на солнце, вылиняло под дождями и сейчас пресно и вкусно пахло
черствым хлебом. Я с наслаждением вдыхал этот чудесный запах и все смотрел
на улицу.
И лучше бы я еще несколько дней пролежал, чем увидеть такое...
Степа и Таня, вдвоем, тащили на салазках сырые ольховые дрова - длинные
стволики-палки. Свежие срезы на них краснели, будто их смочили кровью.
Таня была в чиненном-перечиненном бабкином кожушке, теплом, в
черно-серую клетку, платке. Длинные концы платка перекрещивались на груди,
как пулеметные ленты, и на спине были завязаны узлом. На ногах у нее были те
же ботинки, в которых она пришла из Гродно. Они здорово "просили каши" и
сейчас хватали холодный снег.
"Поморозит ноги..." - подумал я. И тут же обругал себя: ну и что? Не
было печали - жалеть эту "немку"! Я должен ненавидеть ее, как ненавижу
сейчас Степу... Предателя Степу... Ишь, гребет рядом с ней своими длинными
ходулями снег. Рот до ушей... Весело, видите, ему! Улыбается!..
"Скажу Сергею... Обязательно скажу!" - твердо решил я.
Но другое событие вынудило меня забыть на время обо всем.
Послышался натужный рев моторов. Из переулка, откуда начиналась дорога
на Слуцк, въехало в деревню несколько огромных пестро раскрашенных тупорылых
машин с натянутым брезентом над кузовами. Впереди колонны медленно