"Джулиан Митчелл. Подручный бакалейщика" - читать интересную книгу автора

что я потому называю ее своей _бывшей_ женой, что мною уже было подано
прошение о разводе, когда она умерла, родив мертвого ребенка, чьим отцом
был не я, а этот краеугольный камень газетных сенсаций - "другой
мужчина"). Так вот, кроме упомянутых двух культурных центров есть у нас
еще Мемориальный зал имени лорда Джорджа Брунсвика - открыт раз в неделю,
с 8 до 12, без подачи спиртных напитков. Я понятия не имею, кто был этот
лорд Джордж Брунсвик и с чего ему вздумалось подарить нам зал своего
имени, но, если судить по его статуе, что стоит у входа, он сам был
хроническим алкоголиком: нос у него весь в разбухших жилках. Но как бы там
ни было, а выпивки в его зале не полагается, и теперь я уже описал вам все
блестящие возможности общественных увеселений в нашем городе.
Да будет вам известно, я человек далекий от политики. Ни чуточки ею не
интересуюсь. Как я уже говорил, мне больше нравится жить для себя, своей
собственной жизнью, чем принимать активное участие в жизни общества. Но
есть еще разные другие вопросы, с моей точки зрения вовсе не политические,
и в них я занимаю позицию, которую отставные офицеры вообще и бригадный
генерал Хобсон в частности (он живет на краю нашего города) сочли бы, да и
считают, крайне левой. Я, например, против повешения, и против
восстановления девятихвостки, и против того, чтобы держать заключенных по
трое в одной камере. Все это, да еще и многое другое в том же роде,
по-моему, просто возмутительно, на этот счет у меня твердые убеждения,
меня даже можно уговорить подписать петицию. Я также убежден, хотя и не
столь твердо, что было бы большой ошибкой начать новую войну или
впутываться в войну, начатую кем-нибудь другим. О, я сам сражался на
фронте, сам пылал патриотическими чувствами и прочей такой чепухой, но
вскоре после войны я как-то вдруг решил, что напрасно все это делал. Не
подумайте, что я это из соображений христианской морали, я же не
слабоумный, нет, к такому выводу я пришел, как мне кажется, путем
логического рассуждения, и хотя я не скрываю своих взглядов, но и никому
их не проповедую. И не пытаюсь совратить своих учеников, не занимаюсь,
одним словом, подрывной деятельностью, наоборот, всегда внушаю им, что
надо выполнять свой долг перед родиной, только стараюсь, чтобы они поняли,
что тут есть о чем подумать, ну и чтобы они потом действительно подумали.
Вот Гарри Менгель и стал обо всем этом думать, и посерьезнее, чем
большинство. И, после того как он в течение полугода развешивал муку в
отцовской лавке, он ушел в армию, был произведен в капралы, отправлен на
Кипр, повидал свет за пределами нашего объезда, наслушался, как люди
кричат под пыткой, не одобрил подобных методов, стал расстраиваться, писал
мне об этом - очень осторожно - в своих письмах, читал мои еще более
осторожные ответы, не совершил ничего героического, вернулся домой и
демобилизовался.
Такие два года могут оказать сильное влияние на интеллигентного
молодого человека, который раньше никогда не покидал своего родного
городка. И Гарри вернулся к нам очень задумчивый и полный бунтарских
настроений. А я люблю бунтарские настроения у молодежи, потому что люблю
самое молодежь и считаю, что всякий молодой человек, если он не вовсе
тряпка, непременно найдет против чего бунтовать, хотя бы против своего
дорогого старого папеньки. Но Гарри пошел дальше других, он перескочил
через стадию сыновнего бунта; мне случалось видеть, как он читал "Нью
стейтсмен" в публичной библиотеке, вместо того чтобы принести его домой и