"Джулиан Митчелл. Подручный бакалейщика" - читать интересную книгу автора

тоже ему сказал, что не вижу, почему богачу не быть социалистом, если ему
охота, Судный день еще не настал; когда же водворится тот порядок, ради
которого он, Гарри, ломает копья, то пусть не беспокоится, все его
капиталы у него живенько отберут; а пока что он с деньгами может принести
больше пользы, чем без денег. Вот что я ему сказал - и чуть ли сам этому
не верил.
И вот, вскорости после похорон, в витринах менгелевских лавок стали
появляться лозунги против бомбы, и кое-кто у нас поворчал малость по этому
поводу; нечего, мол, говорили они, мешать торговлю с политикой, но
покупать у него все-таки не перестали, потому что его лавка, без сомнения,
была лучшая в Картертоне и качество товара от лозунгов не портилось.
По-моему, он мог бы выставить даже коммунистический лозунг и все равно не
растерял бы своей клиентуры. Не то чтобы он питал хоть малейшее сочувствие
к коммунизму, о нет, Гарри был мелкий буржуа и ничуть не огорчался, с тех
пор как я ему объяснил, что это ничему не мешает. Генерал Хобсон, правда,
пригрозил ему, что перейдет в другую лавку, но Гарри только усмехнулся и
сказал - достаточно громко, чтобы слышали стоявшие возле (и потом
рассказали другим): "Благодарю вас, сэр, очень хорошо, так вы, может,
выпишете мне чек? У вас забрано по книжке на двести тридцать пять фунтов
четыре шиллинга и четыре пенса, да еще вот эта кисть винограда, что вы
сейчас держите в руках. Я уже давно хотел поговорить с вами об этом, сэр".
И генерал Хобсон покраснел как рак, потому что хоть он и купался в
деньгах, а платить по счетам не очень любил, и, конечно, он остался у
Менгеля, и с его счетом тоже все осталось по-прежнему. Милейший человек
наш Хобсон, несмотря на все свое позерство, эти старые вояки часто бывают
приличными людьми. Этот по крайней мере понимал, когда он бит, и при
поражении вел себя куда достойнее, чем при победе, этакий старый дурачина.
Так вот, значит, жил себе Гарри тихо и мирно, юный радикал и
преуспевающий бакалейщик с заскоком в мозгах насчет водородной бомбы, и
вдруг спохватился он, что всего через месяц Олдермастонский марш должен
проходить мимо Картертона по нашему объезду и будет это не в какой другой
день, а именно в страстную субботу; так как же тут быть? Серьезный вопрос!
Прямо-таки проблема! Тут ведь сталкивались барыши и убеждения, самая
бойкая за год предпраздничная торговля и самая большая в этом году
демонстрация против бомбы. Гарри по целым дням ломал голову, прикидывал и
так и этак, даже с приличной случаю осторожностью наводил справки, не
согласится ли кто из друзей заменить его в лавке на то время, пока
олдермастонцы будут двигаться по объезду, но безуспешно. А тем временем он
готовился - остальные три дня он, во всяком случае, намеревался
участвовать в походе, и только в день, когда демонстранты должны были
проходить через его родной город, ему было никак нельзя. А ему очень
хотелось именно в этот день быть с ними, промаршировать хотя бы только по
объезду с большим плакатом, на котором будет написано: "Картертон требует
запретить бомбу".
- Мы должны оказать им сердечный прием, - сказал он мне как-то вечером,
когда я застал его за изготовлением этого плаката. Огромное было полотно,
по лазоревому фону надпись золотыми буквами и еще грибообразное облако
кроваво-алого цвета - кошмарное сочетание! У Гарри не было ни малейшего
чувства красок.
- Что это ты делаешь? - спросил я, хотя и без того было видно, что он