"Дмитрий Могилевцев. Хозяин лета (История в двенадцати патронах) " - читать интересную книгу автора

рассказал нам про недавний футбольный матч с испанцами, про то, какие
красивые голландки, про то, что сейчас среди оппозиции распространяется
самое настоящее язычество: они не старые традиции восстанавливают, а
проповедуют самое настоящее поганство. Вы на них только посмотрите:
хороводы водят, в венках, голыми вместе в реке по ночам купаются - стыд.
Правильно их разгоняют.
Мы слушали, изредка вежливо поддакивая, Володя разошелся, обличая, сек
ладонью воздух. Потом внезапно застеснялся, смолк, отхлебнул чай, похвалил:
да, Дима всегда отлично чай заваривает, ни у кого так не получается, живой
чайный аромат. Мы молчали. Чувствуя, что разговор не клеится, Володя
вспомнил прогноз погоды, поинтересовался, как моя работа, и нашел ли Дима
работу себе. А вообще, особое положение скоро будет и комендантский час.
Наверное, соберут спецназ со всей республики сюда, террористов искать.
Может, и войска в Город введут. Почему? Как почему, вы разве не слышали? Да
весь Город гудит, по радио сколько раз передавали: сегодня на площади
Победы застрелили Понтаплева.
Я выронил полную чашку чая - себе на брюки.

Особое положение ввели назавтра - об этом по радио передали сразу
после утреннего гимна. Правда, в чем именно состоит особое положение, не
пояснили. И про комендантский час - ни слова. Утром я провожал Диму. Мы
сели в троллейбус и поехали к вокзалу. Ближе к центру приметы особого
положения стали явственно различимы. Взгляд повсюду утыкался в
черно-пятнистые униформы. Ими всё кишело, как муравьями во время лета, они
кучковались и бродили поодиночке, уныло толклись у машин, крутили в руках
дубинки, останавливали редких прохожих. На перекрестках, впечатавшись
сапогами в асфальт, укоренились их утяжеленные разновидности - в касках и
черных потертых бронежилетах, с автоматами наперевес. На Немиге в
троллейбус вошли омоновцы - сразу во все двери. Мое сердце провалилось
сквозь пятки и троллейбусный пол - куда-то к загнанной под землю реке, в
гнилую, холодную воду. Но они никого не проверяли. Прошли по троллейбусу,
особенно ни к кому не приглядываясь, их старший, сержант, махнул водителю
рукой - езжай, всё в порядке. Напротив из разбитого окна азербайджанской
закусочной выволакивали кого-то, кричащего, забрызганного кровью. У стены
шеренгой стояли какие-то всклокоченные, полурастерзанные люди, по тротуару
вилась змейка желто-коричневой, горячей жижи. У вокзальной развязки, за
Театром музкомедии, в развороченном газоне торчал бронетранспортер,
темно-зеленая восьмиколесная, приплюснутая раскоряка, с нашлепкой башни
наверху. Башенный пулемет был расчехлен.
Нам повезло. Если б мы приехали на метро, нас бы взяли прямо у выхода
на вокзал. Подходы к вокзалу огородили, у проходов стояли двумя шеренгами,
пятнистым коридором, водили металлоискателем по одежде, по сумкам и
чемоданам, подозрительное заставляли выворачивать прямо на бетон,
ощупывали, обыскивали, уводили. Дима дернулся назад, но я схватил его за
локоть, и мы подошли к привокзальному скверу, к грязной пивной, устроенной
в старой багажной. Обычно там круглые сутки околачивались бомжи, а поутру
стекались, мучимые похмельем, - в семь утра за километр вокруг вокзала
похмелиться было больше негде. Там мы всю Димину сумку загрузили бутылками,
дрянной местной "Оливарией". Мне казалось, донца бутылок лязгают о
пистолетное железо, этот лязг отчетливо слышен, к нам не бегут только