"Антонио Муньос Молина. Польский всадник " - читать интересную книгу автора

больницу Сантьяго, потому что была его смена на дежурстве. Едва добравшись
до места, он увидел, что на фасаде развевалось другое знамя; его арестовали,
и вернуться он смог лишь два года спустя. Мой дед был человеком слова и
всегда выполнял свой долг, поэтому, не получив отмены приказа, он должен был
предстать на своем посту в восемь: надев слегка набок форменную фуражку,
застегнув до самого верха пуговицы мундира, казавшиеся моей матери золотыми,
он спокойно вышел на улицу и помахал дочери на прощание рукой, прежде чем
завернуть за угол. Это случилось холодным и туманным мартовским утром,
казавшимся ей очень далеким, потому что она еще не научилась измерять время,
делить на недели, месяцы и годы статичную вечность, без примеси детской
субъективности.
- Мануэль, неспроста у тебя такая большая голова, - сказала Леонор
Экспосито, провожая его на пороге, а прадед Педро, почти всегда молчавший,
погладил мою мать по щеке, вытерев ее слезы, и прошептал ей на ухо тем же
тоном, каким разговаривал со своей собакой:
- Доченька, твой отец совсем свихнулся.
Она оставила шитье на стуле, но не осмелилась выглянуть на улицу - не
только из-за того, что боялась Маканки, но и потому, что мать настрого
запретила ей открывать дверь. Такова была вся ее жизнь в последние годы, с
тех пор как она себя помнила: вымощенные прихожие, комнаты в полумраке,
закрытые двери, за которые нельзя выглядывать, фантастические голоса на
улице, где подстерегало множество опасностей - бомбардировка, стрельба,
бегущие толпы мужчин и женщин, кричавших и потрясавших кулаками и оружием,
незнакомцы, предлагавшие девочкам карамельки или носившие на плече мешок,
может быть, с отрезанной головой, бродяги, дезертировавшие солдаты, арабы,
спускавшиеся на закате к источнику возле стены, чтобы стирать свои одежды,
танцуя на них черными босыми ногами, а потом становившиеся на колени на
расстеленном коврике, воздевавшие руки к небу и простиравшиеся ниц, крича
что-то на тарабарском языке - так они молились. Моя мать, услышав звук
металлических колес, не устояла перед искушением приоткрыть занавески на
окне, выходившем на улицу Посо, именно тогда, когда мимо проезжала телега в
форме гроба, с таким же точно заслоном в задней части, каким закрывают печи.
Ею правил бледный человек, с лицом чахоточного или возвращенного кжиз-ни
повешенного: он подскакивал на облучке, держась правой рукой за перекладину,
а левой размахивая кожаным кнутом и с бесполезным остервенением хлеща им по
костлявым бокам мулицы. Когда кто-нибудь кончал жизнь самоубийством, за его
телом, вместо траурного экипажа из похоронного бюро, приезжала жалкая телега
Маканка, отвозившая труп не на христианское кладбище, а по другую сторону
ограды без крестов, где хоронили убитых. Маканка появлялась также во время
эпидемии, когда совершалось преступление или в водосточной канаве находили
труп и было неизвестно, что это за человек и исповедался ли он перед
смертью. Поэтому появление телеги на площади Сан-Лоренсо считалось дурным
знаком: мгновенно онемев, моя мать слушала стук колес, копыт мулицы,
щелканье кнута, будто они уже звучали внутри ее дома; потеряв голову от
страха, загипнотизированная и отчаявшаяся, она наконец осмелилась выглянуть
на улицу, воображая, что телега остановится перед ее дверью, кучер натянет
поводья и, спустившись с облучка, устремит на нее свои мертвенные глаза, в
которые ни она, ни кто-либо другой не осмеливались глядеть. Но телега не
остановилась, и теперь мать смотрела на нее сзади: длинный катафалк,
выкрашенный в черный цвет, ехал мимо тополей и закрытых дверей по пустой