"Ги де Мопассан. Итальянское побережье" - читать интересную книгу автора

отдыхая между двумя прыжками в воду.

Мы покинули Порто-фино для стоянки в Санта-Маргерита. Это не гавань, но
глубокая бухта, несколько защищенная дамбой.
Суша здесь настолько пленительна, что почти забываешь о море. Город
защищен выступом, образуемым двумя горами. Их разделяет долина, идущая по
направлению к Генуе. По обе ее стороны разбегается бесчисленное множество
дорожек, заключенных между двумя каменными стенами высотою приблизительно в
один метр; эти дорожки, узкие, каменистые, пересекают одна другую,
подымаются и спускаются, идут вправо и влево, то в виде рвов, то в виде
лестниц, отделяя друг от друга бесчисленные поля, или, вернее, сады
оливковых и фиговых деревьев, увитых красными гирляндами виноградных лоз.
Сквозь сожженную солнцем листву лоз, взобравшихся на деревья, видны уходящие
в бесконечную даль синее море, красные мысы, белые селения, еловые леса на
склонах гор и высокие серые гранитные вершины. Перед домами, там и сям
попадающимися на пути, женщины плетут кружева. Впрочем, в здешних местах
почти не встретишь дома, на пороге которого не сидели бы две-три
рукодельницы, занятые этой работой, переходящей по наследству; они
перебирают ловкими пальцами бесчисленное множество белых и черных нитей, на
концах которых висят и подскакивают в непрерывной пляске короткие желтые
деревянные палочки. Кружевницы нередко красивы, рослы, с гордой осанкой, но
неряшливы, плохо одеты и совершенно лишены кокетства. В жилах у многих еще
течет сарацинская кровь.
Однажды на углу деревенской улицы мимо меня прошла одна из них, и я был
поражен ее изумительной красотой, какой до тех пор, пожалуй, еще не
встречал. Под тяжелой копной ее темных волос, разметавшихся вокруг лба,
небрежно и наспех зачесанных, виднелось продолговатое и смуглое лицо
восточного типа, лицо дочери мавров, от которых она унаследовала и величавую
поступь; но солнце флорентинок придало ее коже золотистый оттенок. Ее
глаза - какие глаза! - продолговатые, непроницаемо-черные, словно не глядя,
излучали ласку из-под ресниц, таких длинных и густых, каких я никогда не
видывал. А кожа вокруг этих глаз была так темна, что если бы я не видел ее
при ярком дневном свете, то заподозрил бы тут искусственные приемы наших
светских дам.
Когда встречаешь одну из таких женщин, одетых в лохмотья, так и хочется
схватить ее и унести хотя бы для того, чтобы украшать ее, говорить ей, как
она прекрасна, восхищаться ею. Что нужды в том, что они не понимают тайны
наших восторгов; бессмысленные, как все идолы, обворожительные, подобно им,
они созданы только для того, чтобы восторженные сердца любили их и воспевали
в словах, достойных их красоты!

Все же, если бы мне предложили выбор между самой прекрасной из живых
женщин и женщиной, написанной Тицианом, которую я снова увидал неделю спустя
в центральном круглом зале Уффици во Флоренции, я выбрал бы женщину
Тициана[2].
К Флоренции, которая манит меня, как город, где мне когда-то более
всего хотелось жить, которая таит в себе невыразимое очарование для моих
глаз и для моего сердца, я испытываю вдобавок почти чувственное влечение,
вспоминая образ лежащей женщины, дивной мечты о плотской прелести. Когда я
вспоминаю об этом городе, настолько полном чудес, что к концу дня