"Ги де Мопассан. Тунис" - читать интересную книгу автора

совершенной, такой редкостной красотой, что она озаряет это странное место,
превращая его в нечто неожиданное, символическое, незабываемое.
Ее волосы сдерживает золотой обруч, стягивающий лоб. Под этой прямой
металлической полоской - два огромных глаза, со взглядом пристальным,
бесстрастным, бездонным, два черных, продолговатых, широко расставленных
глаза; их разделяет нос этого божества, нисходящий к маленькому детскому
ротику, который раскрывается для пения и кажется единственной живой частью
лица. Это лицо без выражения; правильность его черт первобытна и
великолепна; она создана такими простыми линиями, что они кажутся
естественными и единственно возможными здесь формами.
Во всяком лице можно было бы, казалось, заменить какую-нибудь черту или
деталь, позаимствовав ее у другого человека. Но в лице этой арабской девушки
решительно ничего нельзя изменить, настолько рисунок его совершенен и
типичен. Гладкий лоб, словно изваянные щеки, незаметно переходящие в тонкий
подбородок, безупречный овал чуть смуглого лица, единственно возможные здесь
нос, рот и глаза - все это воплощает идеальное представление об абсолютной
красоте, которая чарует наш взгляд и не вполне удовлетворяет разве только
нашу мечту. Рядом с первой девочкой находится другая, тоже очаровательная,
но не такой исключительной красоты, одно из тех белых, нежных лиц, которые
словно вылеплены из молочного теста. А по сторонам этих двух звезд сидят две
другие женщины, животного типа, круглоголовые, скуластые, две бродячие
проститутки из тех пропащих созданий, которых племена теряют на пути, снова
подбирают и снова теряют, чтобы оставить их наконец в хвосте какого-нибудь
отряда спаги, который уводит их за собой в город.
Они поют, ударяя по дарбуке[7] руками, покрасневшими от хны, а
евреи-музыканты аккомпанируют им на маленьких гитарах, тамбуринах и
пронзительных флейтах.
Все слушают молча, без улыбки, с величавой серьезностью.
Куда мы попали? В храм ли какой-то варварской религии или в публичный
дом?
В публичный дом? Да, мы в публичном доме, и ничто в мире не производило
на меня более неожиданного, более свежего, более красочного впечатления, чем
эта длинная низкая комната, где девушки, убранные, как для священнодействия,
ожидают прихоти одного из этих важных мужчин, которые словно бормочут про
себя стихи корана даже посреди кутежа.
Мне указывают на одного из них, который сидит перед крошечной чашкой
кофе, подняв глаза к небу с благоговейным видом. Он содержит это божество, и
почти все остальные - его гости. Он угощает их напитками, музыкой и
созерцанием красавицы до той поры, пока не попросит их разойтись по домам. И
они уйдут, величественно откланявшись ему. Этот человек, с таким тонким
вкусом, хорош собою, молод, высок; у него прозрачная кожа араба-горожанина,
которая кажется еще светлее от черной бороды, шелковистой, блестящей и
немного редкой на щеках.
Музыка умолкает, мы аплодируем. Присутствующие вторят нам. Мы сели на
табуретки среди груды людей. Вдруг длинная черная рука ударяет меня по
плечу, и голос, странный голос туземца, пытающегося говорить по-французски,
заявляет:
- Мой тоже не отсюда. Француз, как и ты.
Я оборачиваюсь и вижу великана в бурнусе, одного из самых высоких,
самых худых, самых костлявых арабов, каких мне только приходилось встречать.