"Альберто Моравиа. Я и Он " - читать интересную книгу автора

такая вроде бы убедительная, раз-два и готово, есть неопровержимое
доказательство моей изначальной неполноценности. Ведь на самом деле за ней
скрываются немощные, посредственные, несостоявшиеся личности. Чему тут
радоваться? Это все равно, как если бы горб обратился к горбуну с его же
собственной спины: "Смотри, какой я вымахал! Можешь гордиться мной!" - "Чем
тут гордиться? - резонно ответил бы горбун. - Из-за тебя все мои беды".
Такое сравнение действует на "него" как холодный душ. Слегка
ошарашенный, "он" умолкает; затем, постепенно и незаметно, приобретает
нормальные размеры. Мой туалет завершен. Я иду в спальню, одеваюсь и выхожу
из дома.
Сейчас восемь утра. Почему я собрался к Фаусте в такую рань? Первым
делом, потому, что хочу поскорее вернуться домой и основательно поработать
над "моим" фильмом. Во-вторых, потому, что в это время Фауста еще спит, а уж
ято знаю, что спросонок она жуткая страхолюдина (хотя о какой красоте можно
вообще говорить в отношении этой увядшей и запустившей себя женщины). Так
что "он" не выкинет никакого фортеля, что можно было бы предположить, судя
по сну.
Выхожу из дома в рассеянности, словно это наш прежний дом, в котором
полгода назад мы жили с Фаустой. И то сказать: оба дома на одно лицо, xoть и
в разных районах. Квартира, которую я снял для своего творческого
эксперимента, находится на последнем этаже новенького дома в приличном
квартале: пять комнат под самой крышей. Квартира, в которой полгода назад мы
жили с Фаустой, тоже находится на последнем этаже новенького дома в
приличном квартале: пять комнат под самой крышей. В чем разница? В одном:
квартира, где мы жили с Фаустой, была воплощением моей робкой, обреченной
посредственности. И наоборот: квартира, в которой я живу эти полгода, должна
быть и непременно будет местом моего восхождения и торжества. Поэтому мое
недавнее ощущение, будто я выхожу из того же дома, неуместно и вдобавок
означает, что я все еще сомневаюсь в успехе эксперимента. Скверно! После
недолгого колебания решаю, что не пойду в ближайший бар, а выпью кофе у
Фаусты. Вполне подходящий предлог занять ее разговором и оградить себя от
опасного сближения. Сажусь в машину, трогаюсь. Как раз по пути - газетный
киоск. Останавливаюсь, выхожу, иду к киоску. Тут между "ним" и мною
происходит следующий диалог. Передаю его слово в слово, главным образом для
того, чтобы показать, в какие дурацкие положения "он" вечно меня ставит.
"- Не в службу, а в дружбу: давай посмотрим вон тот журнальчик.
- Какой еще журнальчик? - Во-он тот.
- Журнал только для мужчин! В восемь утра! Едва выйдя из дома!
Тридцатипятилетний мужчина, низенький, лысоватый, коротконогий, с деловым,
горделивым, даже где-то с величественным видом листает украдкой
порнографический журнал прямо у киоска, спиной к улице, по которой в
автобусах, машинах, пешком спешат на работу и в магазины все нормальные
люди. Ты в своем уме? - Ну будь добр, только этот - и все.
- Я сказал - нет, и не заикайся даже.
- Да ладно тебе.
- Нет, нет и еще раз нет.
- Ну-ну, только смотри, как бы чего не вышло у Фаусты..." Это шантаж.
Взвешиваю все "за" и "против" и соглашаюсь: чем бы дитя ни тешилось...
Протягиваю руку, беру журнал, начинаю его перелистывать. Стараюсь держаться
раскованно, как человек, который прекрасным летним утром вышел на прогулку и