"Альберто Моравиа. Я и Он " - читать интересную книгу автора

- А я вот чую, что Чезарино не может быть моим сыном! - Ни шиша ты не
чуешь. Просто зациклился на своем пунктике.
- Каком еще пунктике? - А таком, что, по-твоему, способность
производить на свет детей и художественное творчество - как два крана с
водой. Откроешь один - другой перекроется, и наоборот.
- Да от кого ты этого набрался? - От тебя же и набрался, или не
помнишь? Сам мне внушал: "Ничего не поделаешь, в моем сознании Чезарино и
мой фильм неразрывно связаны между собой. Или Чезарино не мой сын, и тогда
фильм у меня получится, или он мой сын, тогда и фильм выйдет таким же
уродцем".
- Так могут рассуждать только одержимые навязчивой идеей или суеверные
остолопы.
- Такие, как ты".
Во время этой перепалки Чезарино смотрит на меня снизу вверх
настойчивым, нагловатым взглядом. Потом неожиданно улыбается. Уродливая,
вульгарнейшая, хоть и невинная улыбка. Вдобавок она многое проясняет. Та же
улыбка, что у водопроводчика Эудженио! Этот белобрысый крепыш-недоросток
вечно мозолил мне глаза где-то за год до рождения Чезарино.
"- Говорю тебе, - не унимаюсь я, - у меня есть доказательства, что мой
сын - не мой сын.
- Какие такие доказательства? - Забыл, что ли, как я вошек из бровей
выцарапывал? Как раз в то время, когда Чезарино был, так сказать, зачат.
Эудженио зачастил в наш дом чинить колонку в ванной. Я предлагал ее
заменить, а он уверял, что колонка еще послужит. И вот как-то утром смотрюсь
я в зеркало перед бритьем и вижу... сам не знаю что, какую-то фигульку
серо-коричневого цвета, вроде запекшейся кровяной корочки, прилипшую к брови
над правым глазом. Ну, корочка и корочка... вырываю ее ногтями из брови,
гляжу - а у нее, у этой корочки, темные ножки шевелятся. Тут уж я не на
шутку всполошился, внимательно осмотрел обе брови, волосы на груди, под
мышками, в лобке: полным-полно! Битый час выдергивал я эти, с позволения
сказать, корочки и швырял их в раковину, так что под конец вся ее
поверхность пестрела темными точками. Как сейчас помню: они отчаянно
бултыхались и дрыгали ножками. Если это, по-твоему, не доказательство...
- То-то и оно, что не доказательство.
- Почему же?" "Он" выдерживает паузу и отвечает насмешливым, напевным
голоском: "- А кое-кто, между прочим, чик-в-чик об эту пору начал
валандаться со всякими непотребными девицами, что подкарауливают дружков на
одной загородной аллейке. А кое-кто, между прочим, полюбовно сговорившись со
своим несравненным инструментом, чуть ли не каждый вечер подсаживал в машину
одну из тех девок. А кое-кто, между прочим, частенько уединялся с дежурной
шмонкой на какой-нибудь свалке возле Тибра, прямо посреди разного мусора и
хлама. А кое-кто, между прочим...
- Хватит, хватит, хватит!" Протягиваю руку, глажу Чезарино по головке.
Взгляд переходит от лица к туловищу и останавливается на животике. У
Чезарино вздутый натянутый животик, а пупочек напоминает белый узелок. Между
пухленькими, кривенькими ножками, совсем не самостоятельно, словно
заостренное продолжение бpюшкa, торчит крошечный, но совершенный пенис,
такой же молочно-белый, как и остальное тельце, с еще гладким и без единой
морщинки мешочком яичек. Сам не понимаю почему, - пока Чезарино смотрит на
меня снизу вверх и время от времени раскачивает ручонками манеж, - сам не