"Альберто Моравиа. Римские рассказы" - читать интересную книгу автора

Телега не двигалась с места, и возчик отчаянно ругался. Он взял кнут и стал
бить лошадь кнутовищем, понукая ее; потом в бешенстве схватил кочергу,
которую я положил на тумбу. Очевидно, он был в таком состоянии не только
из-за того, что завязла эта телега, а из-за всей своей тяжелой жизни, и
теперь он видел в лошади своего лютого врага. Я подумал: "Сейчас он ее
убьет" - и хотел крикнуть: "Брось кочергу!" Но потом подумал, что если он
убьет лошадь, я спасен. Мне казалось, что весь мой бешеный гнев переселился
в тело этого возчика, который был похож на одержимого. Вот он с силой
навалился на оглобли, попытался еще раз столкнуть телегу с места, потом
ударил лошадь кочергой по голове. Я закрыл глаза, но слышал, что он все бьет
и бьет лошадь по голове, и в душе у меня была какая-то пустота, и я терял
сознание, а потом я открыл глаза и увидел, что передние ноги у лошади
подогнулись и она припала к земле, а он все бьет и бьет, только теперь уже
не для того, чтобы заставить лошадь идти, а просто чтоб убить ее. Лошадь
рухнула на бок, дернулась пару раз, лягнув слабеющими ногами воздух, потом
уронила голову в грязь. Возчик остановился, тяжело дыша, с искаженным лицом,
отбросил кочергу в сторону и пихнул еще раз лошадь, но как-то боязливо: он
знал, что убил ее. Я прошел мимо, стараясь не коснуться его, и медленно
побрел по шоссе. Я услышал звон трамвая, идущего к центру Рима, вскочил в
него на ходу, оглянулся, и в последний раз перед моими глазами промелькнула
вывеска: "Остерия Охотничья, владелец Антонио Токки", полускрытая за густой
листвой, омытой майским дождем.


Не выясняй

Аньезе могла бы предупредить меня, а не уходить навсегда из дому, даже
не сказав ни слова на прощанье. Я вовсе не считаю себя безупречным, и, если
бы она объяснила, чем недовольна, мы могли бы обсудить этот вопрос. Так нет
же: за два года супружества - ни слова. И вдруг, в одно прекрасное утро,
воспользовавшись моим отсутствием, она ушла тайком, как служанка,
подыскавшая себе лучшее место. Она ушла, и до сих пор, хотя прошло уже шесть
месяцев, как она меня покинула, я так и не могу понять - почему.
В то утро я купил все, что нужно, на маленьком рынке в нашем районе.
Мне нравится делать все покупки самому: я знаю цены, знаю, что мне
требуется, люблю торговаться и спорить, пробовать и ощупывать; я должен
видеть, от какой туши бифштекс, из какой корзины яблоки. Я отнес продукты и
снова вышел из дому, чтобы прикупить полтора метра бахромы для портьеры в
столовой. Поскольку я не хотел расходовать больше определенной суммы, я
обошел несколько магазинов, прежде чем подобрал то, что мне было нужно, в
маленькой лавочке на виа делль Умильта. Я вернулся домой двадцать минут
двенадцатого и, войдя в столовую, чтобы сравнить цвет бахромы с портьерой,
сразу же увидел на столе чернильницу, ручку и письмо. Правду сказать, прежде
всего мне бросилось в глаза чернильное пятно на ковровой скатерти. Я
подумал: "Вот неряха... запачкала скатерть".
Я убрал чернильницу, ручку и письмо, снял скатерть, пошел в кухню и,
хорошенько потерев пятно лимоном, смыл чернила. Потом я вернулся в столовую,
снова постелил скатерть и только тогда вспомнил о письме. Оно было
адресовано мне: "Альфредо".
Я вскрыл его и прочел: "Я убрала комнаты. Обед приготовь себе сам, ты