"Альберто Моравиа. Римские рассказы" - читать интересную книгу автора

меж набережных, со своей грязно-желтой водой был похож на сточную канаву.
Газгольдер, напоминающий обгорелый каркас здания, печи газового завода,
силосные башни, трубопровод бензоцистерн, остроконечная крыша
теплоэлектроцентрали обступали горизонт, и казалось, будто это не Рим, а
какой-нибудь промышленный город Севера. Я постоял немного, глядя на Тибр,
такой желтый, узкий, на баржу у пристани, груженную мешками с цементом, и
мне стало смешно, что эта канавка зовется портом, так же как порты Генуи или
Неаполя, куда заходят огромные корабли. Если бы я действительно захотел
сбежать, то из этого "порта" я мог бы самое большее добраться до Фиумичино и
поесть жареной рыбы, глядя на море.
В конце концов я двинулся дальше, перешел мост и направился к пустырям,
которые тянутся по ту сторону Тибра. Хоть я живу близко, но никогда здесь не
бывал и не знал толком, куда шел. Сначала я зашагал по обычной асфальтовой
дороге, по обе стороны которой были голые поля с грудами отбросов. Потом
дорога превратилась в немощеную тропинку, а груды мусора поднимались уже
целыми холмами. Я решил, что, видимо, попал в ту часть города, куда вывозят
мусор со всего Рима; здесь не росло ни былинки и все кругом было засыпано
бумажками, ржавыми консервными банками, кочерыжками, всякими отбросами пищи;
пустырь был залит слепящим солнечным светом, остро пахло гнилью. Я
остановился в нерешительности: идти вперед не хотелось, а возвращаться назад
тоже желания не было. И вдруг я услышал, как кто-то причмокивает губами,
словно подзывает собаку.
Я обернулся, чтобы посмотреть на собаку. Но никаких собак не увидел,
хотя среди всех этих куч мусора самое место было бродячим псам. Тогда я
подумал, что, наверное, этот зов относится ко мне, и поглядел в ту сторону,
откуда доносились звуки. За кучей отбросов я увидел лачугу, которой до сих
пор не замечал. Это была крошечная покосившаяся хибарка с крышей из
гофрированного железа. У дверей стояла белокурая девочка лет восьми и делала
мне знаки, чтобы я вошел. Лицо у девочки было бледное, грязное, под глазами
синие круги, как у взрослой женщины, волосы в пыли, пуху и соломе, отчего
голова у нее была взъерошенная, как у коршуна. Одета она была проще
простого: пеньковый мешок с четырьмя дырками - две для рук и две для ног.
Когда я обернулся, она спросила:
- Ты не доктор?
- Нет, - ответил я. - А что? Тебе нужен доктор?
- Если ты доктор, - продолжала она, - то зайди. Маме плохо.
Я не стал уверять девочку, что я не доктор, и вошел в лачугу. В первую
минуту мне показалось, что я попал в лавку старьевщика с рынка Кампо ди
Фьори: с потолка свисала всякая рухлядь: одежда, чулки, ботинки, домашняя
утварь, посуда, тряпье. Но потом я понял, что жильцы, за неимением мебели,
развесили свое имущество на гвоздях. Наклонив голову, чтобы не задеть
висящие вещи, я озирался по сторонам, ища мать ребенка; девочка украдкой
указала мне на кучу лохмотьев в углу. Присмотревшись, я увидел, что этот
узел тряпья пристально глядит на меня одним сверкающим глазом; другой глаз
был закрыт прядью седых волос. Вид этой женщины ужаснул меня: она выглядела
старухой, но в то же время ясно было, что она еще молода. Поймав мой взгляд,
она вдруг сказала:
- Знакомые на этом свете всегда повстречаются, коль не умрут.
Девочка расхохоталась, словно начиналось забавное представление, и,
присев на корточки, стала играть пустыми консервными банками.