"Альберто Моравиа. Римские рассказы" - читать интересную книгу автора

Паломби, Италия взяла мою руку, сильно пожала ее и не выпускала до Веллетри,
где я сменил Паломби. Было лето, четыре часа дня, самое жаркое время, наши
руки стали скользкими от пота, но она время от времени смотрела на меня
своими зелеными глазами цыганки, и тогда мне казалось, что жизнь, которая
долгое время заключалась для меня только в полоске асфальта, начинает мне
снова улыбаться. Я нашел то, что искал: женщину, о которой можно думать.
Между Чистерна и Веллетри Паломби остановил машину и вышел осмотреть шины. Я
воспользовался этим и поцеловал Италию. В Веллетри я охотно сменил Паломби:
пожатия руки и поцелуя мне было вполне достаточно на этот день.
С этого времени Италия регулярно раз, а иногда и два раза в неделю
просила нас отвезти ее из Рима в Teppaчина и обратно. Утром она поджидала
нас, всегда с каким-нибудь свертком или чемоданом, около городской стены,
садилась в машину и, если за рулем сидел Паломби, пожимала мне руку до
самого Террачина. Когда мы возвращались из Неаполя, она уже ждала нас в
Террачина, забиралась в кабину, и снова начинались пожатия рук и даже, хотя
она и уклонялась от этого, поцелуи украдкой, в тех случаях когда Паломби не
мог нас видеть. Одним словом, я влюбился всерьез, может быть, еще и потому,
что уже давно не любил ни одной женщины, а обходиться без этого я еще не
привык. Я дошел до того, что стоило ей взглянуть на меня как-то по-особому,
и я бывал растроган до слез, словно мальчишка. Это были слезы умиления, но
мне казалось, что это проявление недостойной мужчины слабости, и я
безуспешно старался сдерживать их. Когда за рулем сидел я, мы, пользуясь
тем, что Паломби спит, разговаривали вполголоса. Я совершенно не помню, о
чем мы с ней говорили: верный признак, что это были какие-нибудь пустяки,
шутки и обычная болтовня влюбленных. Но я помню, что время пролетало очень
быстро: даже бесконечное шоссе от Террачина, словно по волшебству, сразу же
оставалось позади. Я сбавлял скорость до тридцати, до двадцати километров в
час, так что нас чуть не обгоняли телеги, но все-таки дорога всегда
кончалась и Италия сходила. По ночам бывало еще лучше: машин на шоссе почти
не было, и я одной рукой держал баранку, а другой обнимал Италию. Когда в
темноте зажигались и гасли фары встречных машин, мне хотелось, чтобы вспышки
моих фар, отвечавшие на их сигналы, складывались в какие-нибудь слова,
говорящие всем о том, как я счастлив. Например: я люблю Италию, а Италия
любит меня.
Паломби либо ничего не замечал, либо делал вид, что не замечает. Он ни
разу не возразил против того, что Италия часто ездит с нами. Когда она
садилась в кабину, он, хрюкнув в знак приветствия, отодвигался, освобождая
для нее место. Италия сидела всегда посередине, потому что мне надо было
следить за шоссе и, когда мы обгоняли другую машину, говорить Паломби,
свободна ли впереди дорога. Паломби ничего не возразил даже тогда, когда я,
окончательно одурев от любви, захотел написать на ветровом стекле что-нибудь
напоминающее об Италии. Немного подумав, я вывел большими буквами: "Да
здравствует Италия". Паломби был так глуп, что не замечал двойного смысла
этой фразы, пока шоферы, посмеиваясь над нами, не спросили, с каких это пор
мы стали такими патриотами. Только тогда он с изумлением взглянул на меня и,
усмехнувшись, сказал:
- Они думают, что это Италия, но это же девушка... А ты умен. Это ты
здорово придумал.
Все это продолжалось месяца два. Однажды, высадив, как обычно, Италию в
Террачина, мы получили в Неаполе приказ разгрузиться и сразу же, без