"Альберто Моравиа. Римские рассказы" - читать интересную книгу автора

ночевки, возвращаться назад в Рим. Мне это было очень не по душе, потому что
на следующее утро я должен был встретиться с Италией, но приказ есть приказ.
Я сел за руль, а Паломби сразу же захрапел. До Итри все шло хорошо, потому
что на этом отрезке много поворотов, а ночью, когда уже начинаешь уставать,
поворот - лучший друг шофера, потому что он заставляет смотреть в оба. Но
после Итри, среди апельсиновых рощ Фонди, на меня напала дремота и, чтобы
разогнать ее, я принялся думать об Италии. Мысли все теснее переплетались в
моем сознании, словно ветви в зарослях рощи; заросли становились все гуще и
гуще и под конец превратились в темную непроходимую чащу. Помню, я вдруг
подумал: "Хорошо, что я думаю о ней... А то бы я давно уснул". Но я уже спал
и подумал об этом во сне. Эту мысль внушил мне сон, чтобы я спал спокойнее и
крепче. Но в то же мгновение я почувствовал, что грузовик сошел с шоссе и
въехал в канаву. Я услышал позади себя треск и грохот перевернувшегося
прицепа. Мы ехали медленно, и поэтому ни я, ни Паломби не пострадали. Но
выбравшись из кабины, мы увидели, что прицеп лежит вверх колесами, а весь
груз - сырые кожи - вывалился в канаву. Ночь была темная и безлунная, только
ярко светили звезды на небе. По счастью, все это случилось у самого
Террачина: справа от нас были горы, а слева, за виноградниками, виднелось
спокойное черное море.
Паломби только сказал:
- Здорово это у тебя получилось! - и предложил идти за помощью в
Террачина.
До Террачина было несколько шагов, и Паломби, который всегда думал о
том, как бы поесть, заявил, что он голоден. Машина техпомощи с краном
приедет лишь через несколько часов, сказал он, а пока что не худо бы зайти в
остерию. Мы отправились на поиски какого-нибудь заведения. Но было уже
больше двенадцати часов. На круглой, сильно пострадавшей от бомбежек площади
имелось только одно кафе, и оно было уже закрыто. Мы свернули в какую-то
улочку, по-видимому ведущую к морю, и вскоре увидели освещенную вывеску.
Полные надежды, мы ускорили шаг, и это действительно оказалась остерия. Но
железная штора на двери была наполовину спущена - значит, остерия
закрывалась. Дверь была стеклянная, и опущенная не до конца штора позволяла
заглянуть внутрь.
- Вот увидишь, нас не впустят, - сказал Паломби и, нагнувшись, заглянул
в дверь.
Я тоже нагнулся. Мы увидели зал сельской остерии с несколькими
столиками и стойкой. На столах лежали перевернутые стулья. Вооружившись
щеткой, Италия проворно наводила порядок. В глубине зала за стойкой стоял
горбун. Я видел всяких горбунов, но такого - никогда. Подперев щеки руками,
так что голова его совершенно ушла в плечи, а горб возвышался над головой,
он пристально смотрел на Италию своими черными злыми глазищами. Италия
быстро подметала пол; потом горбун что-то сказал ей, и тогда она подошла к
нему, прислонила щетку к стойке, обняла его за шею и поцеловала долгим
поцелуем. Затем снова взяла щетку и, словно танцуя, завертелась по залу.
Горбун вышел из-за стойки. Он был одет, как рыбак. На нем были сандалии,
синие, закатанные до колен рыбацкие штаны и рубаха с отложным воротником. Он
подошел к двери, и мы разом отпрянули назад. Горбун открыл стеклянную дверь
и опустил штору до конца. Чтобы скрыть волнение, я сказал:
- Кто бы мог подумать?
- Н-да, - ответил Паломби с поразившей меня горечью.