"Альберто Моравиа. Римские рассказы" - читать интересную книгу автора

будешь уволен.
- Но я...
- Молчать!.. Катись!
В общем, я подал им ужин, не проронив ни слова. Но она все время
хохотала, а он едва дотронулся до еды. В конце концов, не заказав десерта и
не оставив на чай, они ушли. Она продолжала смеяться даже у выхода.
После первого раза мне бы надо сдерживаться, а у меня вместо того пошло
еще хуже. Теперь уж я почти не думал про себя, а все говорил вслух. В дни,
когда в ресторане было мало народу и официанты без дела переминались с ноги
на ногу у столиков или по стенкам, я все чаще говорил сам с собой, едва
шевеля губами, но остальные все же замечали это и дразнили меня:
- Ты что, молитвы читаешь? Четки перебираешь? Нет, я не читал молитвы и
не перебирал четки, а глядел, скажем, на семейство из пяти душ - папа, мама
и трое маленьких детей - и бормотал:
- Ему неохота тратиться - то ли он скуп, то ли у него и правда не
хватает денег... А у нее дурь в голове, всякие прихоти, и она заказала все
дорогое: ранние овощи, омары, грибы, сладости... Он из себя выходит и еле
сдерживается... Ей, хитрюге, нравится его мучить, а тут еще ребята
капризничают, и ему сейчас очень кисло...
Или же я рассматривал лицо посетителя, у которого на лбу был какой-то
большой нарост:
- Ну и картошка же у этого субъекта на фасаде... Странно, должно быть,
чувствовать это на себе, щупать... А как же он шляпу надевает? Поверх этой
штуки или сдвигает на затылок, чтоб поля до шишки не доходили?..
В общем, я все чаще говорил сам с собой и все реже разговаривал в
компании. Хозяин уже не ставил меня в пример, а поглядывал косо. Я думаю, он
меня считал слегка ненормальным и поджидал первого удобного случая, чтобы
выставить.
Случай представился. Как-то вечером в ресторане почти никого не было.
Трастеверинский оркестр играл модную песенку "Душа и сердце" для пустых
столиков, а я зевал и переминался около большого стола, накрытого на десять
персон. Люди, заказавшие его, не показывались, но я знал, кто они такие, и
не ждал ничего хорошего. Вот наконец они вошли в ярко освещенный зал:
женщины в вечерних платьях, оживленные, говорят громко и возбужденно,
оборачиваясь назад, к мужчинам, которые идут за ними - руки в карманы,
животы вперед, все в темно-синих костюмах, рыхлые, самодовольные. В общем,
из тех, что зовутся хорошей публикой. Это точно, я однажды вечером слышал,
как один франт сказал, глядя на них: "Смотри, сегодня здесь очень хорошая
публика". В общем, хорошая или скверная, они мне по многим причинам не
нравились, главное потому, что они называли меня на "ты": "Принеси стул...
Дай карточку... Ну, живо, поворачивайся". Зовут меня на "ты", точно они мне
братья, а я-то ничьим братом себя не чувствовал, особенно среди них. Правда,
они всех называли на "ты" - и других официантов и даже хозяина, но мне это
было все равно, пусть говорят "ты" хоть царю небесному, коли хотят, но не
мне. Словом, они явились, и первым долгом началась комедия с рассаживанием:
Джулия сядет сюда, Фабрицио здесь, Лоренцо рядом со мной, с Пьетро сяду я,
Джованна - между нами, Мариза - во главе стола. Наконец, слава тебе господи,
все уселись, И тогда я подошел и подал карточку тому, что сидел во главе
стола, - толстый такой, лысый, с потухшими глазами, нос крючком, шея белая,
припудренная тальком. Он взял карту и начал перелистывать ее, говоря: