"Альберто Моравиа. Дом, в котором совершено преступление" - читать интересную книгу автора

порока не замечает, предаются ему со страстью. А некоторые, наоборот,
целиком оказываются во власти своего порока и сами совершенно не видят его.
Когда Туллио начала одолевать скупость, он не мог устоять. Вероятно, вначале
он пробовал ей сопротивляться, а потом, поддавшись сладкому и неодолимому
соблазну, начал понемногу прикапливать деньги. Его близкие это заметили, но,
надеясь, что все уладится само собой, молчали, чтобы не обижать его. Он же
вообразил, что это прошло незамеченным, и стал скряжничать не на шутку,
по-настоящему. На это окружающие тем более обратили внимание, но, думая, что
теперь уж дело зашло слишком далеко и беде все равно не помочь, снова
промолчали. Туллио в то время было лет двадцать пять, и с тех пор он
предался своей страсти без удержу, так что его вскоре совершенно заслуженно
стали называть скупым.
Именно тогда, в двадцать пять лет, Туллио начал придерживаться мудрого
правила никогда не выходить из дому, имея в кармане больше пяти или шести
лир. Таким образом, он никак не мог потратить много, даже если бы по
слабости ему и захотелось. В этом возрасте его начали одолевать страхи,
навязчивые мысли, суеверия, присущие скупости. Одно из этих суеверий
состояло в том, что он признавал только круглые числа. Скажем, он шел в кино
с приятелем и видел, что билет стоит пять лир шестьдесят пять чентезимо.
Обычно он приставал к приятелю до тех пор, пока тот не выкладывал из своего
кармана эти шестьдесят пять чентезимо, которые так некстати портили
прекрасную круглую сумму в пять лир. Кроме того, он всеми правдами и
неправдами всегда старался отказаться от угощенья и даже от стакана воды,
опасаясь, что потом придется отплатить за это. Свидания он всегда, в любую
погоду, назначал на улице и расхваливал уличные скамейки, называя их самым
удобным и укромным местом для беседы. Если же он все-таки бывал вынужден
зайти в кафе, то прикидывался больным, хватался за живот и, ссылаясь на
нездоровье, уверял, что не в состоянии ни есть, ни пить. Но нередко он сам
выдавал свое притворство, так как, едва выйдя из кафе, сразу веселел и
начинал оживленно разговаривать. Он бывал недоволен, когда его приглашали
обедать или завтракать без предупреждения, потому что в таком случае ему не
удавалось сэкономить на еде дома. Всякий раз, как ему по какой-либо причине
приходилось путешествовать, он, едва приехав в чужой город, прежде чем
подняться в свой номер, спешил обзвонить из вестибюля гостиницы всех своих
знакомых, даже тех, которые были ему чужды или неприятны, в надежде, что его
пригласят в гости и он сэкономит на обеде. Обычно он не курил, хотя это
доставляло ему удовольствие, но охотно брал сигарету, когда его угощали. С
женщинами он всегда много говорил о чувствах, хорошо зная, что они, когда
любят, бескорыстны и удовлетворяются комплиментами, ночными прогулками,
ласками и тому подобными не требующими особых затрат пустяками. Он твердил,
что любовь чужда корысти. И там, где есть корысть, не может быть любви. Он с
гордостью говорил, что испытывает настоящий ужас перед продажной любовью. Он
хочет, чтобы его любили за его достоинства, а не за то, что можно от него
получить. Словом, он с самого начала ставил себя так, что ему не приходилось
тратить деньги и делать подарки, доказывая свою любовь. Однажды у него был
роман с немолодой и некрасивой вдовой, который продолжался несколько
месяцев. Он притворялся, будто любит ее, но в душе сознавал, что сохраняет
ей верность лишь потому, что не так-то легко найти другую женщину с
квартирой, куда он мог бы приходит, когда захочется. Таким образом,
подлинной основой его любви была экономия денег, которые пришлось бы