"Даниил Лукич Мордовцев. Сидение раскольников в Соловках (Историческая повесть) " - читать интересную книгу автора

громадное, вековое дерево, как Московское царство, расколол надвое от
ветвей и вершины до корня? И где нашелся еще более чудовищный обух,
который вогнал этот страшный клин в вековой московский дуб, вогнал так,
что расщепил его надвое? Чья, наконец, была та богатырская рука, которая
направила сокрушительный обух на московский дуб?
На эти страшные вопросы во вкусе бессмертного Иоаникия Галятовского
можно отвечать только в его вкусе, метафорически.


Великий клин, расколовший Московское царство, был - идея. Идея, в
каком бы виде она ни входила в государство, в общество, в семью, всегда
входила клином в живое тело и расщепляла его: входила ли она в виде живого
слова, проповеди, в виде книги, в виде знания, она всегда и везде одними
усваивалась и принималась, другими отрицалась. Принимали ее обыкновенно
или почему-либо равнодушные к господствующим понятиям члены государства,
общества и семьи, или же члены молодые, юные, для которых господствующие
понятия не стали еще делом привычки, чем-то дорогим, своим. Отсюда
являлось раздвоение мнений в государстве, в обществе, в семье: отсюда
раскол в обширном, историческом смысле слова, разделение на "приемлющих" и
на "неприемлющих", на людей "новых" и на людей "старого порядка". Этою
идеею во время Алексея Михайловича была книга, и притом печатная, потому
что в Москве завелась первая типография, занесенная из Киева, из того
места, откуда заносилось в древнюю Русь все лучшее - христианство,
просвещение, печать. Прежде всего, конечно, нужно было напечатать самые
важные, самые необходимые книги. А таковыми были книги богослужебные.
Начали печатать их. Но с какого оригинала наборщикам набирать их? Надо
было найти лучшие, правильнейшие оригиналы. Собрали их. Стали сверять,
оказались незначительные разноречия, и в иных описки, которые от давности
вошли в привычку, как, например, "Исус" вместо "Иисус". Книги сверили с
греческими подлинниками, исправили и напечатали. Тогда люди привычки,
старые люди, отказались принять новые книги... Клин остановился в дереве,
ни взад, ни вперед...
Тогда является обух и бьет по клину. Клин, повинуясь страшной силе
обуха, входит в дерево и расщепляет его надвое. Обух этот - Никон: он
проклял неприемлющих новые книги... Те ощетинились...
Рука, двигавшая обухом - Никоном, было время: "Приспе бо час"...
"Приспе час" и Московскому государству дать у себя место печати, книге,
новой идее...
Соловецкий монастырь вместе с прочими людьми старого склада не принял
новых книг и откололся от Московского государства. Нашлись было и в этом
монастыре "новые люди", молодые попы, которые начали было служить по новым
книгам; но их архимандрит велел "сечь плетьми", и они покаялись после
вторичного сеченья.
Вскоре и сам Никон, так сказать, "отложился". Оскорбленный
невниманием царя, который не иначе прежде называл его как "собинным
другом", Никон бросил патриарший престол и ушел в монастырь, показывая на
стоявшую в то время на небе комету:
- Да разметет Господь Бог вас оною божественною метлою, иже является
на дни многи!
Он заперся в своем монастыре и сидел там ровно девять лет. Потом его