"Даниил Лукич Мордовцев. Сидение раскольников в Соловках (Историческая повесть) " - читать интересную книгу автора

судили и "обнажили" высокого святительского сана... "Откололся" таким
образом и Никон, но не от новых книг...
Затем через год или два после суда над Никоном Стенька Разин
"отколол" от Московского государства всю юго-восточную окраину... Так до
того ли было Московскому государству, чтобы думать об отложившемся
ничтожном островке на Белом море, о Соловецком монастыре... Вот и сидят
себе старцы в своей обители и поют по старым книгам...
Разина берут и помещают его буйную голову на кол.
Москву очищают от главных вожаков сопротивления новой идее - новым
книгам: протопопа Аввакума и других воротил "отколовшегося" московского
общества ссылают в Пустозерск.
Остается один Соловецкий монастырь. Покончив со всеми, принимаются и
за него. Шлют туда стряпчего Игнашку Волохова с ратными людьми. Черкая
братия принимает Игнашку в пушки и прогоняет от своих стен.
Шлют стрелецкого голову Корнилишку Иевлева со стрельцами, и его
встречают "галаночками" и гонят аки волка из овчарни.
Шлют, наконец, воеводу Ивашку Мещеринова с целою флотилиею, с пушками
и стенобитными орудиями. И Ивашку принимают в "галаночки".
После неудачного приступа Мещеринов отошел к своим кочам. А
монастырь, усилив караулы поблизости стен и подмонастырного хоромного
строения и амбаров, вошел снова в обычную жизненную колею. Но через три
дня после приступа случилось обстоятельство, которое послужило началом
рокового, трагического исхода "соловецкого сидения".


Старшая начальная монастырская братия, архимандрит Никанор, келарь
Нафанаил, городничий старец Протасий и монастырский законник и грамотей
Геронтий сидели в трапезной келье и занимались монастырскими делами. Все
они сидели на лавке, а Геронтий у стола, на котором лежали бумаги, книги в
кожаных и сермяжных переплетах, свитки и стояла медная большая с узеньким
горлышком и ушками пузатая чернильница с воткнутою в нее камышовою для
письма "тростию". Утреннее солнце, проникая сквозь узенькие, зеленого
стекла, с железными решетинами окна, бросало зеленовато-радужные светлые
пятна на бумаги, на серьезные лица братии и на согнувшийся над бумагою
широкий затылок Геронтия. У порога стояли два мужика в синих рубахах и
усиленно встряхивали волосами, стараясь понять то, что читал нараспев
Геронтий:
- "...А который человек по грехом от своих рук утеряетца, или в лесе
с дерева убьетца, или колесом и возом сотрет, или озябет, или сгорит, или
утонет, или утопленник водою приплывет, а то обыщут без хитрости, что
которой от своих рук истеряетца и с тех веры за голову не имати", - читал
Геронтий и на этом месте поднял свою черную голову.
- Не имати, - повторил отец Никанор в раздумье, - стало, на вас
поголовщина не падает, - глянул он на мужиков.
Мужики потоптались на месте. Из них низенький, с бородавкою на скуле
и белыми финскими глазами, смело выставил правый локоть вперед и заложил
большой палец правой же руки за подпояску, на которой сбоку болтался
деревянный гребешок, которым можно было расчесать разве только хвост у
лошади.
- Кака, отцы, поголовщина? - сказал он уверенно.