"Даниил Лукич Мордовцев. Авантюристы (Историческая повесть времени царствования Екатерины II) " - читать интересную книгу автора

сердясь на Вяземского, просится в отставку.
- И хорошо делает, матушка.
- Почему?
- Да потому что как начал он служить в ассигнационном банке, у нас и
завелись ассигнационные сочинители.
- Какие ассигнационные сочинители? - удивилась императрица.
- А графы Зановичи, матушка, что сочиняют свои ассигнации.
Императрица улыбнулась.
- Да, таких сочинителей я не жалую, - сказала она.
- А еще и то, государыня, - продолжал Нарышкин, - ты сама видишь, что,
когда Державин стал чиновником, он потерял дар стихотворства; сама ты
находишь, что его ода Решемыслу плоховата. А перестань он быть чиновником,
муза-то и воротится к нему. Помнишь, что говорит он в своем последнем
стихотворении "Благодарность Фелице" за табакерку-то:

Когда от должности случится
И мне свободный час иметь,
Я праздности оставлю узы,
Игры; беседы, суеты,-
Тогда ко мне приидут музы,
И лирой возгласишься Ты!

- Видишь, матушка, он тебе тогда другую Фелицу настрочит.
- И то правда.
В это время в кабинет вошел видный, лет под шестьдесят, но очень бодрый
мужчина с сановитой наружностью, со строгими глазами и матово-бледным лицом.
За ним курьеры внесли несколько полновесных портфелей.
- Ну, этот задавит матушку своими докладами, - комично проворчал под
нос Нарышкин.
Вошедший поклонился. Это был генерал-прокурор князь Вяземский.
- Здравствуй, князь, - отвечала на поклон императрица. - Здоров ли?
- Здравствую, матушка государыня, - поклонился еще раз Вяземский.
- Что такую гору приволок? - улыбнулась Екатерина.
- Все дела, государыня, и законы: ты холостых докладов не любишь, тебе
на все подавай законы.
- Так, так, - продолжала улыбаться императрица, - люблю, чтоб все было
заряжено хорошо, не по воробьям, сам знаешь, стреляем, а по государственным
нуждам. О чем же сегодня?
- По делу Зановичей, государыня, и Зорича.
По лицу императрицы скользнула не то тень, не то полоса света и
исчезла. Оно опять стало мраморное, словно застывшее.
Вяземский стал доставать бумаги, а Екатерина вскинула глаза на
Ланского, ее глаза скользнули по его стройной фигуре и скрылись под
опущенные веки.
В кабинет вошел Захар, любимый камердинер императрицы, с полотенцем под
мышкой и метелкой в руке. Он был мрачен как туча. Екатерина сразу заметила
это и постаралась скрыть невольную улыбку.
- Что, Захар? - спросила она, как бы не замечая его угрюмости.
- Увольте меня, государыня, - глядя на свои штиблеты, мрачно отвечал
он.