"Даниил Лукич Мордовцев. Авантюристы (Историческая повесть времени царствования Екатерины II) " - читать интересную книгу автора

месте, когда еще Крым населяли полудикие листригоны-разбойники, о которых
говорит Гомер в одной из рапсодий своей "Одиссеи", и тавроскифы, - на этом
самом месте стоял храм Дианы, тот именно храм, главной жрицею в котором была
Ифигения.
В описываемый нами вечер, 22 мая 1787 года, на месте развалин этого
храма, над глубочайшим обрывом, на скалистое подножие которого тихо,
гармонически набегали волны бирюзового моря и так же тихо, гармонически, с
шепотом трущихся одна о другую галек и с белоснежною пеною снова уходили в
это спокойное бирюзовое море, сидели какие-то двое мужчин, по-видимому,
военные и, казалось, предавались мечтательному созерцанию расстилавшейся
перед ними картины, прислушиваясь к тихому плеску моря у подножия обрыва и к
жалобным крикам чаек.
- Так бы, кажись, и не сошел с этого места, век бы глядел на это синее
море, на скалы, на эти лиловые горы, век бы слушал, как шепчется о чем-то
море у берега, никому не поведая своих тайн, и все думал бы, думал, - сказал
один из них, задумчиво глядя вдаль.
- А о чем думал бы? - спросил другой, чертя палкой по обломкам камней.
- О чем? Я и сам, брат, не знаю; о том, что шепчет это море, о чем
плачут эти чайки.
- Эка выдумал! Да море ничего не шепчет, так, зря плещется. А о чем
плачут чайки - да просто рыбы захотели: они ведь жадные, все им жратвы мало.
- А все же думается, - возражал первый.
- Чудак ты, посмотрю я на тебя, - качал головой его собеседник, -
мечтатель ты!
- А разве тебе ни о чем не думается?
- Ни о чем... ну, конечно, поесть это хорошенько, выпить, переглянуться
с пригоженькой.
- Ну да я не о том... Я вот сижу тут с тобой, а мне и думается многое,
многое: как когда-то смотрела на это же синее море Ифигения, как пристал к
берегу ее брат, как Одиссея прибило к этим берегам.
- Да, может, этого никогда и не было, а ты свои мозги бередишь.
- Нет, было... Вот и чайки всегда так кричали... Да и чего не видел
этот берег! И генуэзские, и венецианские корабли, что приезжали в Крым за
невольниками, и чубатых казаков на их лодочках, и Одиссея...
- А, ты все со своим Одиссеем! Ты скажи лучше, что теперь эти татарские
берега видят: великую русскую царицу, цесарского императора, разных
посланников, весь генералитет! Вон посмотри, как в Севастопольской бухте
расцвечены всякими флагами корабли... А то Одиссей, Ифигения! Да эти
полуголые грекосы ничего подобного и не видывали.
Вдруг внизу, значительно правее того места, где сидели собеседники, за
обрывом крутой скалы послышался отчаянный женский крик.
- Спасите! Спасите! - доносились откуда-то вопли невидимой женщины.
Собеседники вскочили на ноги и стремительно бросились к тому месту
обрыва, откуда неслись крики. Когда они обогнули один выступ скалы, то за
ним, у края бездны, неровными зубьями и отвесною потом стеною спускавшейся
прямо в море, увидели мечущегося в отчаянии пожилого толстого мужчину,
который заглядывал вниз, в бездну, и в ужасе кричал неведомо кому:
- Батюшки, помогите! Батюшки, погибла! Кто в Бога верует, спасите!
- Что, где? Кто упал? - спрашивали прибежавшие на помощь.
- Голубчики! Родимые! Жена моя оборвалась, Маша моя! - вопил толстяк,