"Фотина Морозова. Записки литературного негра " - читать интересную книгу автора

Это меня ничуть не удивляет: в проекте каждый рядовой труженик - что
художник, что литнегр - делает свою часть работы с изрядной долей
отвращения, стремясь побыстрее отделаться. К художнику претензий нет... Кто
меня удивляет, так это главный редактор, который должен был бы, по идее,
раньше меня заметить диссонанс обложки и содержания в подавляющем
большинстве книг проекта - и принять какие-то меры. Либо художника обязать
следовать изложениям, либо нашу негритянскую братию избавить от
бессмысленного писания оных.
Однако все остается, как есть. Изложение - священная корова. Одна из
тех традиций, бессмысленность которых ясна всем, и которую, однако, все
поддерживают... Почему? Очевидно, потому, что она - традиция. Других
объяснений у меня нет.
Oпубликовано: 08.08.07

7. ХИМЕРА, ИМЕНУЕМАЯ ЛИЧНОСТЬЮ

Когда литературный негр пишет за другого, где пребывает при этом
его личность?

Пишущий человек, которому не довелось побывать литературным негром,
располагает естественной роскошью писать за себя и от себя. Сугубо от себя.
Даже если он пробует разные стили, разные методы изложения и прочее. Даже
если принять во внимание, что писательство - это попытка стать другим...
Писатель становится этим "другим" опять-таки в пределах собственного
самовыражения. Он способен написать рассказ от лица своего соседа - но
рассказ будет принадлежать именно ему, а не соседу, учитывая, что сосед двух
слов на письме связать не может.
А вот представьте-ка, что писатель, худощавый волосато-бородатый
дяденька с внешностью престарелого хиппи, буквально влезает в шкуру своего
соседа, стокилограммового и лысого Василия Прокофьевича Хрюндина! Причем до
такой степени, что пользуется его паспортом, живет в его квартире, спит с
его женой Мадленой Тимофеевной, ходит за завод, где работает Хрюндин. И при
этом все принимают его за Хрюндина...
Таково ремесло литературного негра. Кое в чем оно ближе к шпионству,
чем к литературе. Я, женщина тридцати с лишним лет, кандидат медицинских
наук, соприкасавшаяся с милицией только при получении паспорта, вынуждена
изображать шестидесятилетнего мужчину, значительную часть жизни
проработавшего в правоохранительных органах. И хотя редактор не требует
полной маскировки, образ проекта влияет на то, что я пишу. Я оснащаю мясом
человеческих отношений костяк сюжета, который никаким сверхъестественным
образом не зародился бы в моей голове. Я консультируюсь со специалистами,
выясняя юридические детали, которые у Писателя - и у его alter ego майора
Пронюшкина - должны от зубов отскакивать...
Насколько я становлюсь Писателем? И майором Пронюшкиным? И где
пребывает при этом моя личность? Или, может быть, главные редакторы пошли
дальше нацистских главарей? Те освобождали своих подданных от химеры,
именуемой совестью; эти - от химеры, именуемой личностью?
Нет, личность не безмолвствует. Во-первых, она все равно сказывается -
и в подборе слов, и в длине предложений, и в медицинских сведениях, которые
я неизменно нахожу куда приткнуть... Во-вторых, отпущенная на самотек