"Дэвид Моррелл. Последняя побудка" - читать интересную книгу автора

уже потратил на эти две атаки не менее тридцати обойм, и теперь нужно было
не стрелять без толку.
Легко сказать. Или, во всяком случае, легко подумать. Потому что никто
ничего не говорил, хотя кучи стреляных гильз вокруг были достаточно
красноречивы. Дым почти улегся. Несколько человек перестали стрелять.
Остальные, получив минутную передышку от напряжения боя, еще усерднее
перезаряжали свое оружие. Ясно было, что индейцы и не думают уходить.
Основная группа еще стояла на вершине холма, а две атаковавших волны уже
возвращались. Календар смотрел на них между копыт своей лошади. Он, держась
на благоразумном расстоянии от лошади, расположился около затоптанного
кустарника, нагреб перед собой свежий холмик земли и тоже заряжал свое
оружие, тяжело дыша и поглядывая в сторону индейцев. Они казались
маленькими и расплывчатыми, сидели на лошадях и спокойно ждали.
Тишина потрясла его. Он слышал только резкий звук собственного
дыхания, казавшийся странным, потому что шел не изо рта и ноздрей, а
изнутри, из груди и горла, и приглушенно отдавался где-то в голове. Потом
он услышал какой-то звон, вернее почувствовал в обоих ушах постоянное
тонкое дребезжание, которое заглушало и дыхание, и все остальные звуки. Он
никогда не был в гуще такой атаки, когда выстрелы гремели со всех сторон и
закладывало в ушах, так что невозможно было отличить собственные выстрелы
от чужих. Иногда, еще мальчишкой, когда он охотился в лесах Джорджии, он,
выстрелив, чувствовал в ухе звон, но это никогда ему не мешало. Если у него
было время, и он знал, что не спугнет добычу, он затыкал это ухо тряпочкой.
Но теперь такой возможности не было, да ему бы и в голову не пришло ничего
подобное, настолько незнакомым казалось ощущение.
Он потряс головой, чтобы избавиться от звона, но ничего не помогало, и
теперь он пришел в ужас: он понимал, что вокруг раздается множество звуков,
люди разговаривают, двигаются, а он ничего не слышит. Неужели они не
оглохли, как и он? Если и оглохли, то не подавали виду. Потом он заметил,
что живот и ноги у него мокрые, и сначала решил, что ранен, но, отчаянно
ощупывая себя, сообразил, что от страха он не смог уследить за мочевым
пузырем; он быстро ощупал себя сзади; хорошо хоть, что кишечник не подвел.
Это, между прочим, удалось не всем людям и не всем лошадям. Запах был
достаточно красноречив. С обонянием, значит, у него все в порядке. Он
огляделся; казалось, никто ничего не замечал, а если и заметили, то им не
было до него дела. Это не считалось позором. Они глубже зарывались в землю,
обкладывались холмиками земли, копали с помощью ножей, жестяных тарелок,
всего, что попадалось под руку. Слева от него был Райерсон; он быстро
окапывался. Календар последовал его примеру и вдруг понял, что уже
некоторое время слышит скрежет металла о землю, приглушенный храп лошадей,
нервное постукивание копыт у него над головой. Слух возвращался, не сразу,
а понемногу, и когда он достаточно успокоился, чтобы переключить внимание с
себя на то, что происходит вокруг, он понял, что некоторые из окружающих
его людей неподвижны, другие прижимают руки к разным частям тела и морщатся
от боли, некоторые лошади лежат на земле со вздымающимися боками, истекая
кровью. Он обернулся и увидел пятерых солдат, присевших на корточки вокруг
шестого и что-то говорящих ему. Они отошли, и он увидел, что это майор; он
был ранен в лодыжку, на синей штанине краснела кровь. Кровавое пятно
расплывалось, кто-то накладывал ему жгут. Лицо майора посерело.
- Отнесите меня в такое место, где все видно, - простонал майор. Слова