"Андре Моруа. По вине Бальзака" - читать интересную книгу автора

далеко не заурядного, он был, бесспорно, самым одаренным.
- В чем же проявлялась его одаренность?
- Да во всем. Сильный, независимый характер, проницательный ум,
невероятная эрудиция... Он все читал, от сочинений отцов церкви до
"Нибелунгов", от византийских историков до Карла Маркса, и всегда за
завесой слов умел постичь глубинный общечеловеческий смысл. Его доклады по
истории приводили всех нас в восхищение. В них чувствовался талант
историка и в то же время несомненный литературный дар. Он страстно любил
читать романы. Стендаль и Бальзак были его кумирами. Он мог цитировать их
наизусть чуть не целыми страницами, и казалось, что все свои знания о
жизни он почерпнул у них.
Он и внешне чем-то походил на них. Крепкого сложения, некрасивый - но
именно той почти величественной некрасивостью, проникнутой умом и
добротой, которая зачастую свойственна великим писателям. Я говорю
"зачастую", поскольку и другие, не столь заметные беды:
слабохарактерность, тайный порок, несчастье - могут вызвать эту страсть к
перевоплощению, необходимое условие для творчества. Толстой в молодости
был уродлив, Бальзак грузен, в Достоевском было что-то звериное, а юный
Лекадье всегда напоминал мне Анри Бейля, покинувшего Гренобль.
Мы понимали, что он беден: несколько раз он водил меня в гости к своему
шурину, механику из Бельвиля, в чьем доме обедали на кухне, - он упрямо
знакомил с ним чуть не весь институт. Поступок вполне в духе Жюльена
Сореля, и действительно, этот образ постоянно его преследовал. Если он
пересказывал сцену, когда Жюльен вечером в саду взял за руку-госпожу де
Реналь, не чувствуя к ней любви, то казалось, что он говорит о себе. Жизнь
заставляла его довольствоваться подавальщицами из закусочной Дюваля или
натурщицами из Ротонды, но мы знали, что он с нетерпением ждет случая,
чтобы отправиться покорять женщин гордых, пылких и целомудренных.
- Да, конечно, - говорил он мне, - великое творение может распахнуть
перед тобой двери салонов... Но этот путь столь долог! И потом, хороший
роман не напишешь, не зная подлинных женщин. И ничего тут не поделаешь,
Рено: женщину, воистину совершенную женщину можно встретить только в
свете. Эти утонченные, хрупкие создания рождаются в атмосфере праздности и
богатства, роскоши и скуки. Все прочие? Пусть соблазнительные, пусть даже
красивые, что они могут мне подарить? Плотскую любовь? "Два трущихся
живота", как говаривал Марк Аврелий? "Я свел любовь к потребности и эту
потребность - к минимуму", как писал Ипполит Тэн? Пресную, скучную
верность до гроба? Для меня это ничто... Я мечтаю о громкой победе, о
романтических ситуациях. Или я не прав? Но нет, нельзя ошибиться в своих
сокровенных желаниях. Я романтичен, мой друг, безумно романтичен. Для
счастья мне необходимо быть любимым и, раз я дурен собой, могущественным,
чтобы внушать любовь. На этих основаниях я построил свой жизненный план, и
ты можешь говорить что угодно, но для меня он единственно разумный.
В ту пору слабое здоровье придало мне рассудительности и "жизненный
план" Лекадье показался совершенно абсурдным.
- Мне тебя искренне жаль, - ответил я. - Я тебя просто не понимаю: ты
обрекаешь себя на волнения, муки (а ты уже не в себе), на возможную
неудачу в поединке с недостойными соперниками. Что мнимые успехи других,
если добился подлинных - духовных? Чего ты в конце концов хочешь, Лекадье?
Счастья? Неужто ты и впрямь думаешь, что власть или женщины способны его