"Андре Моруа. По вине Бальзака" - читать интересную книгу автора

кресло. "Да, да, - убеждал себя Лекадье, который, не переставая говорить,
наблюдал за ней, - ты думаешь, что этот студентик поинтересней многих
прославленных ораторов". Возможно, он ошибался, и она, рассеянно глядя на
кончики туфель или на игру бриллиантов, думала о своем сапожнике или о
новом украшении.
И все же она возвращалась. Лекадье вел ее появлениям строгий счет,
скрупулезность которого она и представить себе не могла. Если она
приходила три дня подряд, то он уже думал: "Она клюнула". И, припоминая
все фразы, в которые он, как ему казалось, вложил второй смысл, он пытался
в точности восстановить реакции г-жи Треливан. Здесь она улыбнулась, это
словцо, хотя и остроумно, пропало даром, а немного вольный намек вызвал ее
удивленный высокомерный взгляд. Если она не появлялась целую неделю, он
решал: "Все кончено, я ей надоел". Тогда он пускал в ход тысячи уловок,
чтобы выведать у детей, не удивив их, почему нет мамы. И всегда причина
была самой простой - или уехала, или нездорова, или руководит работой
женского комитета.
- Знаешь, - говорил мне Лекадье, - когда понимаешь, что бушующие в тебе
чувства бессильны вызвать ответную бурю в душе другого, то хочется... А
самое мучительное - неведение. Абсолютная непроницаемость чужого сознания
- вот истинная причина страстей. Если б знать, хорошо или плохо думает о
тебе женщина, не пришлось бы страдать. Либо ты будешь счастлив, либо
отступишься. Но это спокойствие, за которым, быть может, скрывается
любопытство, а может быть, не скрывается ничего...
Однажды она спросила у него названия нескольких книг, и они
разговорились. Пятнадцатиминутная беседа после уроков вошла в привычку, и
довольно скоро Лекадье сменил ученый тон на игривый, одновременно
серьезный и поверхностный, который почти всегда служит прелюдией любви.
Замечали ли вы, что в беседе мужчины и женщины шутливая легкость тона
нужна лишь для того, чтобы прикрыть нетерпеливость желания? Сознавая силу,
которая толкает их друг к другу, и опасность, которая им угрожает, они
словно пытаются защитить свой покой деланным безразличием разговора. Тогда
каждое слово - намек, каждая фраза - разведка, каждый комплимент - ласка.
Тогда речи и чувства текут двумя параллельными потоками, один над другим,
и верхний поток, где струятся слова, - это лишь знаки, лишь символы потока
глубинного, где мечутся смутные образы...
Пылкий юноша, жаждавший покорить Францию силой своего гения, опускался
до разговоров о последних театральных премьерах, о романах, даже о нарядах
и о погоде. Он описывал мне жабо из черного тюля или белые шляпки с
бантами в стиле Людовика XV (это было время рукавов с буфами и шляп с
высокими тульями).
- Старик Лефор был прав, - признавался он, - она не очень умна. Вернее,
ее мысли вечно скользят по поверхности. Но что мне до того!
Разговаривая с ней, он смотрел на руку, которую схватил Жюльен Сорель,
на талию, которую обнял Феликс де Ванденес. "Как, - спрашивал он себя, -
можно перейти от этого церемонного тона, этой сдержанности к удивительной
фамильярности, которую дарует любовь? С женщинами, что я знал доныне,
первые шаги делались намеренно шутливо - их благосклонно принимали и даже
провоцировали; остальное уже шло своим чередом. А тут я не могу вообразить
даже самой мимолетной ласки. Жюльен? Но Жюльену помогали темные вечера в
саду, чарующие ночи, совместная жизнь. А я даже не могу застать ее