"Мишель Монтень. Опыты. Том III" - читать интересную книгу автора

гражданской войны, которую вел тот же народ, другой солдат, убив брата,
потребовал от своих начальников награду за это [46].
Мерилом честности и красоты того или иного поступка мы ошибочно считаем
его полезность и отсюда делаем неправильный вывод, будто всякий обязан
совершать такие поступки и что полезный поступок честен для всякого:

Omnia non pariter terum sunt omnibus apta.

{Не все одинаково пригодно для всех [47] (лат.).}

Обратимся к самому насущному и полезному из всего, что известно в
человеческом обществе, - я имею в виду вступление в брак; но вот собор
святых отцов находит, что не вступать в брак более честно, и запрещает его
по этой причине наиболее почитаемому нами сословию; да и мы отдаем в табун
только тех лошадей, которых считаем менее ценными.



Глава II - О РАСКАЯНИИ


Другие творят человека; я же только рассказываю о нем и изображаю
личность, отнюдь не являющуюся перлом творения, и будь у меня возможность
вылепить ее заново, я бы создал ее, говоря по правде, совсем иною. Но дело
сделано, и теперь поздно думать об этом. Штрихи моего наброска нисколько не
искажают истины, хотя они все время меняются, и эти изменения необычайно
разнообразны. Весь мир - это вечные качели. Все, что он в себе заключает,
непрерывно качается: земля, скалистые горы Кавказа, египетские пирамиды, - и
качается все это вместе со всем остальным, а также и само по себе. Даже
устойчивость - и она не что иное, как ослабленное и замедленное качание. Я
не в силах закрепить изображаемый мною предмет. Он бредет наугад и
пошатываясь, хмельной от рождения, ибо таким он создан природою. Я беру его
таким, каков он предо мной в то мгновение, когда занимает меня. И я не рисую
его пребывающим в неподвижности. Я рисую его в движении, и не в движении от
возраста к возрасту или, как говорят в народе, от семилетия к семилетию, но
от одного дня к другому, от минуты к минуте. Нужно помнить о том, что мое
повествование относится к определенному часу. Я могу вскоре перемениться, и
не только непроизвольно, но и намеренно. Эти мои писания - не более чем
протокол, регистрирующий всевозможные проносящиеся вереницей явления и
неопределенные, а иногда и противоречащие друг другу фантазии, то ли потому,
что я сам становлюсь другим, то ли потому, что постигаю предметы при других
обстоятельствах и с других точек зрения. Вот и получается, что иногда я
противоречу себе самому, но истине, как говорил Демад [1], я не противоречу
никогда. Если б моя душа могла обрести устойчивость, попытки мои не были бы
столь робкими и я был бы решительнее, но она все еще пребывает в учении и
еще не прошла положенного ей искуса.
Я выставляю на обозрение жизнь обыденную и лишенную всякого блеска,
что, впрочем, одно и то же. Вся моральная философия может быть с таким же
успехом приложена к жизни повседневной и простой, как и к жизни более
содержательной и богатой событиями: у каждого человека есть все, что