"Мишель Монтень. Опыты. Том III" - читать интересную книгу автора

законные верования. Я отнюдь не поучаю, я только рассказываю.
Настоящим пороком нужно считать только такой, который оскорбляет
сознание человека и безоговорочно осуждается человеческим разумом, ибо его
уродство и вредоносность до того очевидны, что правы, пожалуй, те, кто
утверждает, будто он является порождением, в первую очередь, глупости и
невежества. Трудно представить себе, чтобы, познакомившись с ним, можно было
бы не возненавидеть его. Злоба чаще всего впитывает в себя свой собственный
яд и отравляется им. Подобно тому, как язва на теле оставляет после себя
рубец, так и порок оставляет в душе раскаяние, которое, постоянно кровоточа,
не дает нам покоя. Ибо рассудок, успокаивая другие печали и горести,
порождает горечь раскаяния, которая тяжелее всего, так как она точит нас
изнутри; ведь жар и озноб, порожденные лихорадкой, более ощутительны, чем
действующие на нас снаружи. Я считаю пороками (впрочем, каждый из них
измеряется своей меркой) не только то, что осуждается разумом и природой, но
и то, что признается пороком в соответствии с представлениями людей, пусть
даже ложными и ошибочными, если законы и обычай подтверждают такую оценку.
Нет, равным образом, ни одного проявления доброты, которое не
доставляло бы радости благородному сердцу. Когда творишь добро, сам
испытываешь некое радостное удовлетворение и законную гордость,
сопутствующие чистой совести. Прочная, но смелая и решительная душа может,
при случае, обеспечить себе спокойствие, но познать удовлетворение и
удовольствие этого рода ей не дано. А это немалое наслаждение - чувствовать
себя огражденным от заразы, распространяемой столь порочным веком, и
говорить себе самому: "Кто заглянул бы мне в самую душу, тот и тогда не
обвинил бы меня ни в несчастии и разорении кого бы то ни было, ни в
мстительности и в зависти, ни в преступлении против законов, ни в жажде
перемен или смуты, ни в нарушении слова; и хотя разнузданность нашего
времени разрешает все это и учит этому каждого, я никогда не накладывал руку
на имущество или на кошелек какого-либо француза, но всегда жил за счет
своего собственного, как на войне, так и в мирное время, и никогда не
пользовался ничьим трудом без должной его оплаты". Подобные свидетельства
совести чрезвычайно приятны, и эта радость, эта единственная награда,
которая никогда не минует нас, - великое благодеяние для души.
Искать опоры в одобрении окружающих, видя в нем воздаяние за
добродетельные поступки, значит опираться на то, что крайне шатко и
непрочно. А в наше развращенное, погрязшее в невежестве время добрая слава в
народе, можно сказать, даже оскорбительна: ведь кому можно доверить оценку
того, что именно заслуживает похвалы? Упаси меня бог быть порядочным
человеком в духе тех описаний, которые, как я вижу, что ни день каждый
сочиняет во славу самому себе. Quae fuerant vitia, mores sunt {Что было
пороками, то теперь нравы [2] (лат.).}.
Иные мои друзья по личному ли побуждению, или вызванные на это мною, не
раз принимались с полною откровенностью журить и бранить меня, выполняя ту
из своих обязанностей, которая благородной душе кажется не только полезнее,
но и приятнее прочих обязанностей, возлагаемых на нас дружбою. Я всегда
встречал эти упреки с величайшей терпимостью и искреннейшей
признательностью. Но, говоря по совести, я частенько обнаруживал и в их
порицаниях и в их восхвалениях такое отсутствие меры, что не допустил бы,
полагаю, ошибки, предпочитая впадать в ошибки, чем проявлять благоразумие на
их лад. Нашему брату, живущему частною жизнью, которая на виду лишь у нас