"Мишель Монтень. Опыты. Том III" - читать интересную книгу автора

свойства, такие же, как их собственные, совмещаются в нас с теми другими
качествами, которые вызывают их удивление и так недостижимы для них. По этой
причине мы и придаем бесам звериный облик. Кто же способен представить себе
Тамерлана [10] иначе, как с нахмуренными бровями, раздувающимися ноздрями,
грозным лицом и неправдоподобно могучим станом, таким станом, каким наделяет
его наше потрясенное славою этого имени воображение. И если бы кто-нибудь
доставил мне в прошлом случай увидеть Эразма [11], мне было бы трудно не
счесть афоризмом и апофтегмой любую фразу, с которой он обратился бы к
своему лакею или экономке.
Мы гораздо легче можем представить себе восседающим на стульчаке или
взгромоздившимся на жену какого-нибудь ремесленника, нежели вельможу,
внушающего почтение своею осанкой и неприступностью. Нам кажется, что с
высоты своих тронов они никогда не снисходят до прозы обыденной жизни.
Нередко случается, что порочные души под влиянием какого-нибудь
побуждения извне творят добро, тогда как души глубоко добродетельные - по
той же причине - зло. Таким образом, судить о них следует лишь тогда, когда
они в устойчивом состоянии, когда они в ладу сами с собой, если это порой с
ними случается, или, по крайней мере, когда они относительно спокойны и
ближе к своей естественной непосредственности. Природные склонности
развиваются и укрепляются при помощи воспитания, но изменить и преодолеть их
нельзя. Тысячи характеров в мое время обратились к добродетели или к пороку,
хоть и были наставлены в противоположных правилах:

Sie ubi desuetae silvis in carcere clausae
Mansuevere ferae, et vultus posuere minaces,
Atque hominem didicere pati, si torrida parvus
Venit in ora cruor, redeunt rabiesque furorque,
Admonitaeque tument gustato sanguine fauces;
Fervet, et a trepido vix abstinet ira magistro.

{Дикие звери, отвыкшие от лесов и запертые в неволе, смиряются, теряют
в своем облике черты свирепости и привыкают терпеть возле себя людей; но
едва в их пересохшую пасть попадает хоть капля крови, в них просыпается
ярость и бешенство; под действием отведанной крови у них разбухает глотка, и
они распаляются гневом, готовым вот-вот обрушиться на перепуганного хозяина
[12] (лат.).}

Эти врожденные свойства искоренить невозможно; их прикрывают, их
прячут, но не больше. Латинский язык для меня как родной; я понимаю его
лучше, чем французский, но вот уже сорок лет совершенно не пользуюсь им как
языком разговорным и совсем не пишу на нем; и все же при сильных и внезапных
душевных движениях, которые мне довелось пережить раза два-три за мою жизнь
и особенно в тот раз, когда я увидел, что мой отец, перед тем совершенно
здоровый, валится на меня, теряя сознание, первые вырвавшиеся из глубин
памяти и произнесенные мною слова были латинскими: природа сама собой
пробивается наружу и выражает себя, вопреки долгой привычке. И этот пример
может быть подкреплен множеством других.
Те, кто пытался с помощью новых воззрений преобразовать в мое время
нравы людей, искореняют лишь чисто внешние недостатки; что же касается
настоящих пороков, они их не затрагивают, если только не усиливают и не