"Мишель Монтень. Опыты. Том III" - читать интересную книгу автора

умножают, и этого усиления и умножения нужно бояться; они охотно
останавливаются на достигнутом и отказываются от других улучшений,
ограничиваясь упомянутыми внешними и произвольными преобразованиями, которые
не многого стоят, а между тем приносят им славу; таким образом, они за
сходную плату оставляют в покое другие, подлинные, врожденные, глубоко
укоренившиеся пороки. Обратитесь на миг к показаниям вашего опыта; нет
человека, который, если только он всматривается в себя, не открыл бы в себе
некоей собственной сущности, сущности, определяющей его поведение и
противоборствующей воспитанию, а так же буре враждебных ему страстей. Что до
меня, то я не ощущаю никакого сотрясения от толчка; я почти всегда пребываю
на своем месте, как это свойственно громоздким и тяжеловесным телам. Если я
и оказываюсь порой вне себя самого, то все же нахожусь всегда где-то
поблизости. Мои порывы не уносят меня чересчур далеко. В них нет ничего
чрезмерного и причудливого, и мои увлечения, таким образом, нужно считать
здоровыми и полноценными.
Но что действительно заслуживает настоящего осуждения - а это касается
повседневного существования всех людей, - это то, что даже их личная жизнь
полна гнили и мерзости, что их мысль о собственном нравственном очищении -
шаткая и туманная, что их раскаяние почти столь же болезненно и преступно,
как и их грех. Иные, связанные с пороком природными узами или сжившиеся с
ним в силу давней привычки, уже не видят в нем никакого уродства. Других (я
сам из их числа) порок тяготит, но это уравновешивается для них
удовольствием или чем-либо иным, и они уступают пороку, предаются ему ценою
того, что грешат пакостно и трусливо. И все же можно представить себе такую
несоизмеримость удовольствия и греха, что первое - это можно сказать и
относительно пользы - с полным основанием извиняет второй, и не только в том
случае, когда удовольствие примешивается случайно и не имеет прямой связи с
грехом, как при краже, но даже если оно неотделимо от греховного деяния, как
при сближении с женщиной, когда вожделение безгранично, а порою, как
говорят, и вовсе неодолимо.
Побывав недавно в Арманьяке и посетив поместье одного моего
родственника, я видел там крестьянина, которого никто не называет иначе, как
"вор". Он рассказывает о своей жизни следующее: родившись нищим и считая,
что зарабатывать хлеб трудом своих рук - значит никогда не вырваться из
нужды, он решил сделаться вором и всю молодость безнаказанно занимался этим
своим ремеслом, чему немало способствовала его огромная телесная сила; он
жал хлеб и срезал виноград на чужих участках, проделывая это где-нибудь
вдалеке от своего дома и перетаскивая на себе такое количество краденого,
что никому в голову не приходило, будто один человек способен унести на
плечах все это в течение одной ночи; к тому же он старался распределять
причиняемый им ущерб равномерно, так чтобы каждый в отдельности не испытывал
слишком чувствительного урона. Сейчас он уже стар и для человека его
сословия весьма состоятелен, чем обязан своему прошлому промыслу, в котором
признается с полною откровенностью. Чтобы вымолить у бога прощения за
подобный способ наживы, он, по его словам, что ни день оказывает
всевозможные благодеяния потомкам некогда обворованных им людей, дабы
возместить свои былые хищения; и если он не успеет закончить эти расчеты
(ибо наделить разом всех он не в силах), то возложит эту обязанность на
наследников, принимая во внимание то зло, которое он причинил каждому и
размеры которого известны лишь ему одному. Если судить по его рассказу,