"Мишель Монтень. Опыты. Том III" - читать интересную книгу автора

свободно и четко, не останавливаясь на полуслове, как поступают в
рискованных случаях почти все, дабы оградить себя от возможных упреков, если
дела обернутся наперекор их рассудку; меня это нисколько не беспокоит. Ведь
упрекающие будут кругом неправы, мне же не подобало отказывать им в этой
услуге.
Я никоим образом не стремлюсь возлагать вину за мои ошибки или
несчастья на кого-либо, кроме себя. Ибо, по правде говоря, я редко
прислушиваюсь к чужим советам - разве что подчиняясь правилам вежливости или
тогда, когда я могу почерпнуть из них недостающие мне познания, а также
сведения о том или ином факте. Но где требуется лишь поразмыслить, доводы со
стороны могут лишь подкрепить мои собственные суждения, но чтобы они
опровергли их - такого никогда не бывает. Все, что мне говорят, я выслушиваю
благожелательно и учтиво, но, сколько мне помнится, вплоть до этого часа я
верил только себе самому. На мой взгляд, эти высказывания - не более чем
мушки и крапинки, скользящие по поверхности моей воли. Я не очень-то ценю
свои мнения, но так же мало ценю и чужие. Судьба воздает мне за это полною
мерой. Если я не гонюсь за советами, то еще меньше я их расточаю. Их у меня
почти и не спрашивают и еще реже им доверяют, и я не знаю ни одного
общественного или частного дела, которое было бы начато или доведено до
конца по моему настоянию. Даже те, чьими судьбами я в некоторой мере
распоряжаюсь, - и они охотнее подчиняются чьей-нибудь чужой воле, нежели
моей. И поскольку о влиянии своем я пекусь менее ревностно, чем о душевном
покое, мне это гораздо приятнее: не обращая на меня внимания, люди
предоставляют мне возможность жить в соответствии с моими желаниями, которые
состоят в том, чтобы сосредоточиться и замкнуться в себе, и для меня великая
радость пребывать в полном неведении относительно чужих дел и не чувствовать
на себе обязанности устраивать их.
По своем завершении всякое дело, чем бы оно ни окончилось, перестает
занимать мои мысли. Если его исход оказался печальным, меня примиряет с этим
следующее соображение: он не мог быть иным, ибо таково его место в великом
круговороте всего сущего и в цепи причин и следствий, о которых говорят
стоики; ваше воображение, как бы вы ни старались и ни жаждали этого, не в
состоянии сдвинуть с места ни одной точки, не нарушив при этом
установленного порядка вещей, и это касается как прошлого, так и будущего.
И вообще, я не выношу тех приступов раскаяния, которые находят на
человека с возрастом. Тот, кто заявил в древности [18], что он бесконечно
благодарен годам, ибо они избавили его от сладострастия, держался на этот
счет совсем иных взглядов, чем я: никогда я не стану превозносить бессилие
за все его мнимые благодеяния. Nec tam aversa unquam videbitur ab opere suo
providentia, ut debilitas inter optima inventa sit. {Провидение никогда не
окажется настолько враждебным своему творению, чтобы слабость стала его
лучшим свойством [19] (лат.).} В старости мы лишь изредка предаемся любовным
утехам, и после них нас охватывает глубокое пресыщение; тут совесть,
по-моему, ни при чем; горести и слабость навязывают нам трусливую и хлипкую
добродетель. Мы не должны позволить естественным изменениям брать верх над
нами до такой степени, чтобы от этого страдали наши умственные способности.
Молодость и ее радости не могли в свое время скрыть от меня печати порока на
сладострастии; так и ныне пришедшая ко мне с годами пресыщенность не может
скрыть от меня печати сладострастия на пороке. И теперь, когда оно больше не
властвует надо мной, я сужу о нем точно так же, как тогда, когда пребывал в