"Мишель Монтень. Опыты. Том III" - читать интересную книгу автора

его власти. Энергично и тщательно стряхивая его с себя, я нахожу, что мой
разум остался таким же, каким был в беспутные дни моей юности, - разве что
ослабел и померк с приближением старости; и еще я нахожу, что, если он
запрещает мне предаваться чувственным наслаждениям, заботясь о моем телесном
здоровье, то и прежде он делал то же, заботясь о здоровье моего духа. Зная,
что теперь он больше не борется за него, я не могу считать его более
доблестным. Мои вожделения настолько немощны и безжизненны, что ему, в
сущности, и не нужно обуздывать их. Чтобы справиться с ними, мне достаточно,
так сказать, протянуть руку. И случись ему столкнуться с былым моим
вожделением, он, опасаюсь, справился бы с ним не в пример хуже, чем раньше.
Я не вижу, чтобы он занимался чем-либо таким, чем не занимался тогда, как не
вижу и того, чтобы он стал проницательнее. И если это - выздоровление
разума, то как же оно для нас бедственно!
До чего ничтожно лекарство, исцеляющее посредством болезни!
Эту услугу должно было бы оказывать нам не несчастье, но наш
собственный ум в пору своего расцвета. Напасти и огорчения не могут
принудить меня ни к чему, кроме проклятий. Они полезны лишь тем, кто не
просыпается иначе, как от ударов бича. Мой разум чувствует себя гораздо
непринужденнее в обстановке благополучия. Переваривать несчастья ему гораздо
труднее, чем радости: в этом случае его охватывает тревога и он начинает
разбрасываться. При безоблачном небе я вижу много отчетливее. Здоровье
подает мне советы и более радостные и более полезные, чем те, которые мне
может подать болезнь. Я очистил и упорядочил мою жизнь, как только мог, еще
в те времена, когда наслаждался всеми ее дарами. И мне было бы досадно и
стыдно, если бы оказалось, что убожество и печали моего заката имеют право
предпочесть себя тем замечательным дням, когда я был здоров, жизнерадостен,
полон сил, и что меня нужно ценить не такого, каким я был, но такого, каким
я сделался, перестав быть собой. Счастье человеческое состоит вовсе не в
том, чтобы хорошо умереть, как говорит Антисфен [20], а в том, по-моему,
чтобы хорошо жить. Я никогда не вынашивал в себе чудовищной мысли напялить
на голову и тело того, кто, в сущности, уже мертв, - а что иное я
представляю собой? - колпак и халат философа и никогда не стремился к тому,
чтобы это жалкое рубище осудило и унизило самую яркую, лучшую и
продолжительную часть моей жизни. Я хочу показать - и притом так, чтобы все
это видели, - что всегда и везде я все тот же. Если бы мне довелось прожить
еще одну жизнь, я жил бы так же, как прожил; я не жалею о прошлом и не
страшусь будущего. И если я не обманываюсь, то как внутри, так и снаружи
дело обстояло приблизительно одинаково. Больше всего я благодарен своей
судьбе, пожалуй, за то, что всякое изменение в состоянии моего тела
происходило в подобающее для моих лет время. Я видел себя в пору первых
побегов, затем цветов и плодов, теперь наступила пора увядания. И это
прекрасно, ибо естественно. Я гораздо легче переношу свои боли именно
потому, что в мои годы они в порядке вещей, и потому, что, страдая от них, я
с еще большей признательностью вспоминаю о долгом счастье прожитой мною
жизни. И моя житейская мудрость равным образом остается, возможно, на том же
уровне, что и прежде; впрочем, она была гораздо решительнее, изящнее,
свежее, жизнерадостнее и непосредственнее, чем нынешняя, - закоснелая,
брюзгливая, тяжеловесная.
Итак, я отказываюсь от всех улучшений, зависящих от столь печальных
обстоятельств и от возможных случайностей. Нужно, чтобы бог пребывал в нашем