"Мишель Монтень. Опыты. Том III" - читать интересную книгу автора

помочиться [29]. Пребывая в таком состоянии, я имел случай отметить, сколь
легковесными доводами и какой чепухой пичкало меня мое воображение, побуждая
сожалеть о расставании с жизнью; из каких мельчайших крупиц складывалось в
моей душе представление о значительности и трудности этого переселения;
сколькими вздорными мыслями занимаем мы наше внимание, готовясь к столь
важному делу: собака, лошадь, книга, кубок - и чего, чего тут только не
было! - включались мною в список моих потерь. Другие вносят в него свои
честолюбивые чаянья, свой кошелек, свои знания, что, на мой взгляд, не менее
глупо. Пока я рассматривал смерть отвлеченно, как конец жизни, я смотрел на
нее довольно беспечно; в целом я не даю ей спуску, но в мелочах - она
положительно подавляет меня. Слезы слуги, распределение остающихся после
меня носильных вещей, прикосновение знакомой руки, всеобщие утешения
расслабляют меня и приводят в отчаяние.
Вот почему волнуют нам душу и жалобы вымышленных героев, а стенания
Дидоны и Ариадны трогают даже тех, кто, читая о них у Вергилия и Катулла, не
верит тому, что они и вправду существовали на свете. Если мы вспомним даже о
Полемоне, о котором рассказывают как о своего рода чуде и которого называют
в качестве примера полнейшей бесчувственности и душевной неуязвимости, то не
побледнел ли также и Полемон, когда его всего-навсего укусила злая собака,
вырвавшая у него на ноге кусок мяса [80]. И никакая мудрость не простирается
так далеко, чтобы постигнуть рассудком причину столь живой и глубокой
скорби, возрастающей в еще большей мере при непосредственном наблюдении того
или иного горестного события: ведь наблюдают наши глаза и уши - органы,
способные отзываться лишь на внешнее и, стало быть, наименее существенное в
явлении.
Справедливо ли, что даже искусства используют вложенные в нас самою
природою легковерие и слабоумие и извлекают из них свои выгоды? Оратор, как
утверждает риторика, лицедействуя в фарсе, именуемом его судебною речью,
будет тронут звучанием своего голоса и своим притворным волнением и, в конце
концов, даст обмануть себя страсти, которую старается изобразить. Он
проникнется подлинной и нешуточною печалью, порожденною в нем фиглярством,
нужным ему, чтобы заразить ею и судей, которым до нее еще меньше дела, чем
ему самому. Подобное творится и с теми, кого нанимают для участия в
похоронах с целью усугубить горестность этой торжественной церемонии и кто
продает свои слезы и скорбь мерой и весом; ведь несмотря на то, что в
выражении своего горя эти люди ограничиваются простым подражанием
установленным образцам, все же, как достоверно известно, приноравливаясь и
понуждая себя к определенному поведению, они нередко с таким усердием
предаются этому занятию, что впадают в неподдельную скорбь.
Мне пришлось в числе нескольких друзей господина де Граммона [31],
убитого при осаде Ла-Фер, сопровождать его тело из лагеря осаждающих в
Суассон. Во время этой поездки я заметил, что, где бы ни проходила наша
процессия, народ повсюду встречал ее с причитаниями и плачем и что их
вызывало лишь впечатление, производимое нашим печальным шествием, ибо в
толпе не знали покойного даже по имени.
Квинтилиан говорит, что ему доводилось видеть актеров, настолько
сживавшихся со своей ролью людей, охваченных безысходною скорбью, что они
продолжали рыдать и возвратившись к себе домой; и о себе самом он
рассказывает, что, задавшись целью заразить кого-нибудь сильным чувством, он
не только заливался слезами, но и лицо его покрывала бледность, и весь его