"Мишель Монтень. Опыты. Том III" - читать интересную книгу автора

А теперь выслушайте, пожалуй, как издевается наша душа над
беспомощностью тела, над его немощностью, над тем, что оно подвержено
всевозможным напастям и изменениям: она и впрямь имеет основание говорить
обо всем этом!

О prima infelix fingenti terra Prometheo!
Ille parum cauti pectoris egit opus.
Corpora disponens, mentem non vidit in arte;
Recta animi primum debuit esse via.

{О глина, столь неудачно изваянная Прометеем! Свое произведение он
создал очень небрежно; соразмеряя члены, он не думал о духе, тогда как
начать ему подобало с души [35] (лат.).}



Глава V - О СТИХАХ ВЕРГИЛИЯ


Чем отчетливее и обоснованней душеполезные размышления, тем они
докучнее и обременительней. Порок, смерть, нищета, болезни - темы серьезные
и нагоняющие уныние. Нужно приучить душу не поддаваться несчастьям и брать
верх над ними, преподать ей правила добропорядочной жизни и добропорядочной
веры, нужно как можно чаще тормошить ее и натаскивать в этой прекрасной
науке; но душе заурядной необходимо, чтобы все это делалось с роздыхом и
умеренностью, ибо от непрерывного и непосильного напряжения она теряется и
шалеет.
В молодости, чтобы не распускаться, я нуждался в предостережениях и
увещаниях; жизнерадостность и здоровье, как говорят, не слишком охочи до
этих мудрых и глубокомысленных рассуждений. В настоящее время я, однако,
совсем не таков. Старость со всеми своими неизбежными следствиями только и
делает, что на каждом шагу предостерегает, умудряет и вразумляет меня. Из
одной крайности я впал в другую: вместо избытка веселости во мне теперь
избыток суровости, а это гораздо прискорбнее. Вот почему я теперь намеренно
позволяю себе малую толику чувственных удовольствий и занимаю порой душу
шаловливыми и юными мыслями, на которых она отдыхает. Ныне я чересчур
рассудителен, чересчур тяжел на подъем, чересчур зрел. Мои годы всякий день
учат меня холодности и воздержности. Мое тело избегает чувственных утех и
боится их. Пришла его очередь побуждать разум исправиться. И тело, в свою
очередь, одергивает его, и притом так грубо и властно, как он никогда не
одергивал тело. Оно ни на час не оставляет меня в покое - ни во сне, ни
наяву, - непрерывно напоминая о смерти и призывая к терпению и покаянию. И я
обороняюсь от воздержности, как когда-то от любострастия. Она тянет меня
назад, и притом так далеко, что доводит до отупения. Но я хочу быть сам себе
господином, в полном и неограниченном смысле слова. Благоразумию также
свойственны крайности, и оно не меньше нуждается в мере, чем легкомыслие. И
вот, опасаясь, как бы вконец не засохнуть, не иссякнуть и не закоснеть от
рассудительности и благонравия, в перерывы между приступами болей,

Mens intenta suis ne siet usque malis,