"Мишель Монтень. Опыты. Том III" - читать интересную книгу автора

меньше.
Я не говорю одному того, чего не мог бы в свое время сказать другому,
лишь слегка изменив ударение, и я сообщаю ему вещи либо несущественные, либо
общеизвестные, либо такие, которые могут пойти на пользу обоим. Нет такой
выгоды, ради которой я позволил бы себе обманывать их. Доверенное моему
молчанию я свято храню про себя, но на хранение беру лишь самую малость;
ведь беречь тайны государя, которые тебе ни к чему, докучное и тяжелое
бремя. Я охотно иду на то, чтобы они доверяли мне только немногое, но
безоговорочно верили всему, что бы я им ни принес. Я всегда знал больше, чем
мне хотелось.
Откровенная речь, подобно вину и любви, вызывает в ответ такую же
откровенность.
Филиппид, по-моему, мудро ответил царю Лисимаху [12], который спросил
его: "Что из моего добра желал бы ты получить?" - "Все, что тебе будет
угодно, лишь бы то не были твои тайны". Я вижу, что всякий досадует, если от
него утаивают самую сущность дела, которое ему поручено, и скрывают
какую-нибудь заднюю мысль. Что до меня, то я бываю доволен, когда мне
сообщают не больше того, что поручают сделать, и вовсе не жажду, чтобы моя
осведомленность лишала меня права говорить и затыкала мне рот. Если я
предназначен служить орудием обмана, пусть это будет, по крайней мере, без
моего ведома. Я не хочу, чтобы меня принимали за усердного и исполнительного
слугу, готового предать все и всех. Кто недостаточно верен себе самому, тому
простительно не соблюдать верности и своему господину.
Но ведь именно государи-то и не довольствуются преданностью наполовину
и пренебрегают услугами, оказываемыми в определенных границах и на
определенных условиях. Этой беде ничем не поможешь; я искренно объявляю им,
до каких пределов я с ними, ибо я могу быть только рабом разума, да и то это
не всегда мне удается. Что до них самих, то они неправы, требуя от
свободного человека такого же подчинения и такой же покорности, как от того,
кого они создали и купили и чья судьба теснейшим и неразрывным образом
связана с их судьбой. Законы сняли с меня тягостную заботу: они сами избрали
для меня партию и дали мне господина; любая другая власть и прочие
обязательства не более чем относительны и должны отступить на второй план.
Само собой разумеется, что если чувства увлекут меня в противоположную
сторону, я вовсе не должен за ними последовать; воля и желания создают себе
собственные законы, но наши поступки должны подчиняться общественным
установлениям.
Этот мой образ действия несколько расходится с общепринятым; он не
может повести к далеко идущим последствиям и непригоден на длительный срок:
даже сама невинность не сумела бы, живя среди нас, обойтись без притворства
и вести дела, не прибегая ко лжи. Вот почему общественные обязанности мне не
по нраву; все, что требуется от меня моим положением, я неукоснительно
выполняю, стараясь делать это по возможности неприметнее. Еще в детстве меня
приневолили заниматься делами этого рода, и я неплохо справлялся с ними,
постаравшись, однако, избавиться от них как можно скорее. Впоследствии я не
раз избегал браться за них, соглашаясь на это лишь изредка, и никогда не
стремился к ним, повернувшись спиной к честолюбию; и если я повернул спину
не совсем так, как гребцы, продвигающиеся к цели своего плаванья задом, то
все же я сделал это настолько, что не погряз в них, хотя обязан этим в
меньшей степени своей воле, чем благосклонной судьбе. Но существуют пути