"Мишель Монтень. Опыты. Том III" - читать интересную книгу автора

ограбить, предать, - но это запретное слово застревает у нас на языке...
Нельзя ли отсюда вывести, что чем меньше мы упоминаем его в наших речах, тем
больше останавливаем на нем наши мысли. И очень, по-моему, хорошо, что слова
наименее употребительные, реже всего встречающиеся в написанном виде и лучше
всего сохраняемые нами под спудом, вместе с тем и лучше всего известны
решительно всем. Любой возраст, любые нравы знают их нисколько не хуже, чем
название хлеба. Не звучащие и лишенные начертаний, они запечатлеваются в
каждом, хотя их не печатают и не произносят во всеуслышание. Хорошо также и
то, что этот акт скрыт нами под покровом молчания и извлечь его оттуда даже
затем, чтобы учинить над ним суд и расправу, - наитягчайшее преступление.
Даже поносить его мы решаемся не иначе, как с помощью всевозможных
описательных оборотов и словесных прикрас. Быть до того мерзким и
отвратительным, что само правосудие считает предосудительным касаться и
видеть его, - величайшее благодеяние для преступника; и он продолжает
пребывать на свободе и наслаждаться безнаказанностью из-за того, что даже
вынести ему приговор - противно.
Не обстоит ли тут дело положительно так же, как с запрещенными книгами,
которые идут нарасхват и получают широчайшее распространение именно потому,
что они под запретом? Что до меня, то я полностью разделяю мнение
Аристотеля, который сказал, что стыдливость украшает юношу и пятнает старца
[30].
Нижеследующими стихами древние наставляли свою молодежь, а их школа,
по-моему, не в пример лучше нашей (ее достоинства мне представляются
большими, ее недостатки - меньшими):

И от Венеры кто бежит стремглав
И кто за ней бежит - равно неправ [31].

Tu, dea, tu rerum naturam sola gubernas,
Nec sine te quicquam dias in luminis oras
Exoritur, neque fit laetum nec amabile quicquam.

{Ты, богиня, одна правишь природою; помимо тебя ничто не рождается на
свет божий и ничто не становится милым и радостным [32] (лат.).}

Не знаю, задавался ли кто-нибудь целью разлучить Палладу [33] и муз с
Венерою и отдалить их от бога любви; что до меня, то я не вижу других
божеств, которые были бы настолько под стать друг другу и столь многим друг
другу обязаны. Кто отнимет у муз любовные вымыслы, тот похитит у них
драгоценнейшее из их сокровищ; а кто заставит любовь отказаться от общения с
поэзией и от ее помощи и услуг, тот лишит ее наиболее действенного оружия; и
сделавший это обвинил бы тем самым бога близости и влечения и богинь,
покровительниц человечности и справедливости, в черной неблагодарности и в
отсутствии чувства признательности.
Я не настолько давно уволен в отставку из штата и свиты этого бога,
чтобы не помнить о его мощи и доблести,

agnosco veteris vestigia flammae.

{Я ощущаю в себе следы былого пламени [34] (лат.).}