"Борис Можаев. Тонкомер" - читать интересную книгу автора

разлитую водку, взял розовый стакашек: - Ну, давай! По маленькой. - Он
чокнулся, опрокинул его в рот и округло, коротко выдохнул.



5


- Ну, вот мы и познакомились с ней, - продолжал он через минуту,
проглотив кусок юколы, похожий на канифоль. - Мать ее встретила нас в
сенях. Понравилась она мне тогда: женщина степенная, полная, вся такая
домашняя и обхождением ласковая. Марфой Николаевной зовут ее.
- А я гостя веду! - сказала весело Наташа. - Это Женя Силаев.
- Батюшки! - всплеснула Марфа Николаевна руками. - Ивана Силаева
сынок?! Со службы пришли?
И вдруг она закрыла лицо фартуком и заплакала.
- Проходите, проходите в избу, - приглашала она сквозь слезы.
В доме из разговора с Марфой Николаевной я узнал, что их "хозяин", как
она называла своего покойного мужа, был предзавкома на том же заводе, где
и я слесарничал. (Я даже вспомнил его: такой был важнецкий усач.) Что
переехали они в наш дом по решению завкома уже после смерти моей матери.
Что их "хозяин" тоже умер, что старые старятся, молодые растут, и в том же
духе.
Она рассказывала, расспрашивала меня и все печально качала головой. Мне
уж стали надоедать эти жалобы и расспросы. Наташа, видимо, поняла это и
пришла мне на помощь.
- Мама, что ты напала на него? Надо же человеку прийти в себя после
дороги!
Потом она схватила меня за руку и потащила к себе в комнату.
- Женя, вот вам моя комната - располагайтесь, и ни звука.
Я было попытался возразить. Куда там! Она затопала ногами, как коза.
- Не нравится, - кричит, - комната моя не нравится!
Я ей сказал, что это - моя бывшая комната. Она вдруг затихла, сделалась
серьезной и так посмотрела на меня своими быстрыми серыми глазами, что мне
стало ясно - между нами что-то произойдет. Может, она почувствовала это
раньше меня, потому и притихла. Говорят, что дерево, перед тем как в него
попадает молния, даже на ветру затихает - не колышется. Впрочем, все это -
фантазия! Просто Наташе было жалко меня: сирота. Она впервые это увидела,
а может, отца вспомнила? Одним словом, ушла она совсем другой -
по-взрослому серьезной.
Я осмотрелся. Комната девичья была обставлена как обычно: кровать с
кружевными чехольчиками, с расшитой подушечкой-думкой. В углу туалетный
столик треугольничком, на нем всякие безделушки и альбом с известными
киноартистами, больше все заграничными.
Вдруг открылась дверь, и Марфа Николаевна внесла на вытянутых руках
гармонь, внесла осторожно, как кастрюлю с горячими щами. "Вот, - говорит,
- сохранилась".
Гармонь была у меня хорошая: хромка, и голосистая - баян перебивала. Я
еще сыграл на ней что-то вроде "Ноченьки". Уж не помню точно. А Марфа
Николаевна опять всплакнула.