"Михаил Мукасей, Елизавета Мукасей. Жизнь по заданию: Зефир и Эльза разведчики-нелегалы " - читать интересную книгу автора

один гусь меня не тронул, и так я стала пастушкой гусей на очень длительное
время. Вокруг огромного белого здания, принадлежавшего княгине
Амбразанцевой, с большими колоннами и мраморной лестницей, разме-щались дома
крепостных, в которых жили семьями люди разных про-фессий: портной, пекарь,
дворник, шорник, кондитер... Там была боль-шая конюшня, коровник, телятник,
сепаратная, в которой делали мас-ло и сметану, девичья, где несколько
девушек пряли, вязали, ткали холсты, шили одежду всем, кто работал на
княгиню. По пятницам она сама выходила на мраморную лестницу и выдавала
работающим деньги за неделю, а тем, кто хорошо работал, выдавала подарки. У
дома был огромный пруд, окруженный плакучими ивами, на воде было много
лилий, кувшинок, качались деревянные узконосые лодки. Часто Матюша с Наташей
катались на таких лодках - Матюша греб, а Наташа играла на гитаре, - меня
брали с собой, а также моих сестер - Шуру и Марию. Княгиня устроила Шуру
учиться в гимназию в Уфе, а мне и Марии обещала то же, когда мы вырастем.
Княгиня была добрая, красивая, выходила в прекрасных нарядах не только в
зал, где собирались петь и играть гости, но и на лестницу, когда выдавала
заработанные деньги. Недалеко от имения Амбразанцевой помещалось деревенское
кладбище, куда мы, ребята, бегали смотреть мертвецов во время по-хорон,
когда гроб умершего стоял в часовне. Тут же была церковь, где попы махали
кадилами, а дьячки пели молитвы. Мы с мамой ходили в церковь на Пасху, я
помню, как меня священник причащал из золотой ложечки, перекрещивал и при
этом произносил: "Дай, Бог, здоровья пресвятой Елизавете". Помню, как в
одном домике, где жила семья австрийского порт-ного, умер сам портной. До
сих пор слышу голос-плач его жены, которая стояла в слезах возле гроба. У
нее было четверо детей, и все они плакали, а жена приговаривала: "Антон,
Антон, детки плачут, куда и на кого ты нас оставил?.." Мама говорила, что
вскоре после смерти Антона княгиня отпра-вила семью опять в Австрию, а в
этот дом приехал крестьянин, кото-рый умел строить бани. Он-то и выстроил
русскую баню с парной, где мы с Марией и мамой часто мылись. 1917-1918 годы.
В имении всегда царило редкое спокойствие, но вот однажды Матвей вошел в
избу и всех нас оповестил, что крес-тьяне в деревне Барятино взбунтовали,
грозятся разорить имение Амбразанцевой. Папа послал Матюшу к барыне (так все
мы ее называли) сказать ей об этом. Оказывается, она была уже к этому
готова, и вско-ре ее кучер запряг пролетку с укрытием, уложил все дорогое в
боль-ших коробках. Барыня села в фаэтон, взяла с собой Наташу, маме вы-несла
подарок (бархатное пальто, лису и кое-какие драгоценности), поцеловала ее и
нас, всех перекрестила и с колокольчиками на дугах тройки умчалась куда-то,
сказав, что уедет в Уфу, а потом "Бог весть куда". Вскоре после ее отъезда в
усадьбу ворвалась группа крестьян с топорами, лопатами, кирками, ножами,
пилами, мотыгами и стала гро-мить ухоженный красавец дом-дворец: зажгли
баню, на крышу бани вытащили люстру из дома и стали хрусталь безбожно
разбивать топо-рами, облили дом княгини керосином и зажгли. Отец мой,
Матюша, мама и другие работающие люди стояли вокруг и плакали. А когда
кре-стьяне, как дикари, вооруженные топорами, пошли громить другие дома
богатых, все, кто плакал, стали носить ведрами воду из пруда и тушить огонь.
Пожар полыхал несколько дней, после чего видны были сожжен-ные глазницы
окон; мраморная лестница и колонны стояли крепко, но были черными от дыма.
Все мы остались жить в домиках, выданных нам княгиней, а мель-ницу сожгли,
как и закрома с пшеницей и мукой. Поля с хлебом и ово-щами также были
разорены, и все семьи начали голодать... Через какое-то время в село