"Михаил Мукасей, Елизавета Мукасей. Жизнь по заданию: Зефир и Эльза разведчики-нелегалы " - читать интересную книгу автора

ослаб и слег. Мама искала работу и решилась пойти сестрой-хозяйкой в один
маленький детдом, чтобы пристроить нас с Марией туда, где было более или
менее нормальное питание. Там за-ведовал усатый рыжий высокий человек с
пронзительными, острыми глазами, громким голосом, как иерихонская труба, -
Воронежский. Жена у него была холеная, избалованная барыня, не работала -
говорила, что болеет сердцем. Детей у них не было, и Воронежский меня часто
брал к ним в город, хозяйка меня кормила всякими вкусными яствами, говоря,
что она меня любит, и дарила мне книги и игрушки. Директор Воронежский был
грубым и к маме обращался: "Грушка, дай то, дай это", - стараясь ее
превратить в служанку. Мама часто плакала и решила из интерната уйти, узнав,
что неподалеку организу-ют дом для сирот под названием "Опытно-показательная
трудовая школа имени Карла Либкнехта", в распоряжение которой государство
под руководством Надежды Константиновны Крупской выдало восемь фруктовых
садов, много земли для огородов. Здание было огромное (три этажа), и еще
достроили кухню, столовую и плантации для разве-дения шелковичных червей.
Школа эта сулила многое для воспитания человека, и мама по-шла к директору
интерната Лубенцову Всеволоду Федоровичу. Интернатом ведал он, его семья
преподавала: жена, Вера Андреевна Чинкова, - литературу, ее сестра, Зоя
Андреевна Чинкова, - математику, ее муж, Иван Сергеевич Клубник, - физику.
Мама приняла решение уст-роиться на новую работу, чтобы облегчить положение
семьи. Отец уже еле-еле передвигался с палочкой. Со школой-интернатом нам
повезло: В.Ф. Лубенцов пригласил маму работать на кухне, готовить пищу
детям, и с этим условием он согласился взять на полное иждивение государства
меня и Марию. Мария пошла учиться в седьмой класс, я - в третий.
Предварительно педагоги проверили наши знания. О трудовой школе можно
рассказывать много, даже можно напи-сать большое художественное
произведение, но я расскажу то, что по-мню, и о чем у меня остались
неизгладимые впечатления. Дети были, в основном, сироты, подобранные на
улицах и в пар-ках, а также опасные подростки (тоже осиротевшие) с ножами,
бритва-ми, и даже двое хранили при себе браунинги: один из них был узбек,
другой - казах. В интернате был замечательный педагогический состав, детей
со-брано более тысячи. В здании были три больших зала - из них сдела-ли
спальни: первая спальня была для младших девочек, от трех до шести лет, и
ими занимались старшие девочки, от 14 до 19 лет. Вторая спальня была для
маленьких мальчиков и старших девочек, а третья была для средних ребят. Я
попала в среднюю спальню, но вскоре меня перевели во вторую и дали для опеки
мальчика-узбека четырех лет - это был Тимур Абубажеров, его родители были
врагами революции: отец убил красноармейца, а мать предала советских
разведчиков, за что они и поплатились - им присудили смертную казнь, но они
сумели куда-то скрыться, оставив в своем доме двоих детей. Потом Тимур
рассказы-вал, что их убили, но кто и когда, он так и не знал, закончил
школу-интернат круглым сиротой. В спальнях стояли в ряд кровати, на них
доски, а на досках лежа-ли матрацы из соломы, неплохие пуховые подушки и
серые одеяла, как бы сделанные из шинелей. Белье всегда меняли, и все
кровати, как в хорошей больнице, застилали белыми покрывалами. Окна были
большими, пол - деревянным, посреди спальни было большое зерка-ло, и всем
ребятам выдавали индивидуальные гребешки, зубной по-рошок, щетки, полотенца.
Девочкам выдавали на весь период, на рост, одно полотняное платье, а
мальчикам - длинные синие штаны из ка-кой-то крепкой материи и клетчатые
рубашки. Белье всем меняли каж-дую неделю. Я научила Тимура умываться,