"Йорг Мюллер. Он призвал меня" - читать интересную книгу автора

разгадал нашу игру, он начал ставить провинившегося ученика лицом к стенке;
бедняга стоял так весь урок, а на следующий день должен был принести учителю
тетрадь, в которой 100 раз было написано: "Я не имею права обманывать
старших". Сегодня этот "негодяй" - редактор большого бульварного журнала.
После четвертого класса мои родители отважились перевести меня в
гимназию. Я был не глуп, но и не честолюбив, следовательно, как раз
предназначен для более высокого образования. Нам с моей сестрой-близняшкой
пришлось сдавать вступительный экзамен - и я его блестяще провалил!
Помнится, что, когда директор понял, что таким образом мы с сестрой
оказались разделены на все последующие годы, он сказал моим родителям:
"Сожалею! Если бы я знал, что они близнецы, я бы и его как-нибудь протащил".
Мне становилось все яснее, что значит "серьезность" жизни. Но мое
желание стать священником от этого только укреплялось. Я стал министрантом
(ребенок - помощник священника у католиков - перев.), и уже в эти первые
школьные годы с жадностью стал читать жизнеописания святых. В конце концов я
принял тайное решение самому стать святым; мне казалось, что у меня есть для
этого все предпосылки...


ПОПИК, К ДОСКЕ!

Через год, по второму заходу, мне удалось поступить в гимназию и
продержаться там до восьмого класса. (В Германии гимназией называется второй
цикл обучения - классы пятый - тринадцатый - перев.). И так как я искал
сплоченного коллектива, не чуждого моим профессиональным устремлениям, и
нуждался в духовном руководстве, я решился переехать в Прюм и прожить
последние годы обучения в епископальном Конвикте.
Конвикт (духовный интернат - перев.) давал тогда приют ста ученикам,
посещавшим Гимназию древних и новых языков. Вместе со мной там жили Оскар
Лафонтен, (бывший секретарь социал-демократической партии Германии -
перев.), его брат Ханс и много других людей, позже сделавших громкую
карьеру.
Школа отличалась строгостью и высоким уровнем обучения. Но мне никогда
не было в ней слишком хорошо, так как я не находил общего языка с некоторыми
преподавателями. Может быть, это объяснялось и той ролью, которую я невольно
играл в своем классе: я был здесь единственным "конвиктористом" в этом
смешанном классе и всегда оказывался в одиночестве - шла ли речь о
выполнении домашних заданий или защите своего религиозного мироощущения.
Ведь всегда находились преподаватели, пытавшиеся осмеять меня перед классом,
так как им, наверное, претила самая мысль, что тут сидит один, который
норовит в священники. Реальную подоплеку применения такой отравленной
педагогики я так никогда и не обнаружил; знаю только, что некоторые из
учителей, приверженцы национал-социализма, были переведенными сюда
дисциплинарно.
Мне очень четко запомнился следующий эпизод: наш преподаватель
географии, доктор Ф., которого из-за его непредсказуемого характера все
очень боялись, постоянно выказывал свою неприязнь ко мне. Как-то раз он
входит в класс: "Ну-с, кого бы нам сегодня пропесочить?" Потом, полистав
свой красный журнал, воскликнул: "Ах, да, как там наш попик?" И его взор
вперился в меня. "Иди к карте и покажи-ка нам Коттон-Бельт!"