"Рю Мураками. Танатос ("Меланхолия" $3)" - читать интересную книгу автора

трусах и цыпленка, покрытого мухами. Ей казалось, что та шевелящаяся масса
на ее белье должна была послужить неким знаком, символом. Скорее всего
знаком того, что она ничего не стоит. Ни для этого человека, ни для кого.
Это единственная вещь в мире, в которой можно быть уверенной. Она никому не
приносит радости. Эта мысль посетила ее впервые в тот замечательный вечер,
когда ее отец пьяный грохнулся с моста. "Никто на свете не припомнит ни
единого светлого момента, связанного со мной. Теперь, оказывается, я уже и
не актриса, и не танцовщица. Я ничего не умею делать. Я, так сказать,
"малоценный предмет", вот кто я". Она выпила все, что нашла в баре, но
алкоголь не действовал. Потом ей стало плохо с сердцем, и когда она
направилась в туалет блевать, из спальни донесся голос Язаки: "Что с тобой?"
"Это все моя жизнь! - крикнула она в ответ. - Я хочу понять ее. Уже поздно,
вы спите... и все-таки, может быть, вы меня выслушаете?" "Говори", -
согласился Язаки. Она повторила ему все, о чем только что думала. "И что...
это все? - пробормотал Язаки со скучающим видом. - Я-то ждал чего-то
ужасного". "А что может быть ужаснее, чем осознание того, что ты -
ничтожество?" - не выдержала актриса. "Ты ничего не стоишь, и это правда, -
ответил Язаки с улыбкой. - А я тем более, да никто ничего не стоит, все на
свете взаимозаменяемо, никто ничего не значит ни для кого. Но если человек
поверит, что это можно взять в качестве точки отсчета, то он никуда дальше
не продвинется, он и будет всю свою жизнь подчинять одной только цели:
однажды оказаться для кого-нибудь чем-нибудь стоящим, не понимая, что это
бесполезно. Да никто не может с уверенностью заявить, что он кому-нибудь
нужен. - Он помолчал и добавил: - И именно поэтому мы свободны".
На следующий вечер в Сантьяго-де-Куба проходил фестиваль. В большом
зале, очень смахивавшем на поминальный, показывали балет, декламировали
стихи, выступали известные певцы. Подобные мероприятия вызывали у Язаки
изжогу. И поэтому они с актрисой отправились в рабочий квартал, где прямо на
улице давали представления для простого народа. И если публика была еще та,
то оркестры играли просто потрясающе. Язаки особенно пришлась по душе группа
"Чангви", приехавшая из Гуантанамо. По сцене прыгали какие-то старики в
подштанниках, мальчишка поминутно гасил зажженные спички, кладя их себе в
рот, какой-то болван орал без конца песни, мелькали руки и ноги, толпа была
такой плотной, что нельзя было и шевельнуться. В качестве усилителя
музыканты использовали старый радиоприемник советского производства. Звук
регулярно пропадал, и публика немедленно поднимала рев. Когда усилитель
сломался окончательно, гитарист вынес на сцену рупор-матюгальник и затянул
песню про богатого и старого мужа, которому жена наставляет рога. "Супер!" -
не мог успокоиться Язаки и все снимал и снимал на пленку происходящее, стоя
рядом с актрисой.
Этой ночью он трахал ее во всех позициях. Напившись до чертиков, он то
и дело спрашивал актрису: "Кто, кто ты для меня?" И каждый раз она отвечала
ему: "Я ваша рабыня". В свое время, когда они только познакомились, Кейко
объяснила ей, что такой ответ больше всего нравится учителю. "Его прямо
прет, когда он слышит такое", - повторяла она. Но на этот раз Язаки вдруг
посерьезнел и сказал:
- Ты не рабыня.
- Но кто же я тогда, учитель?
- В любом случае ты не рабыня. Актриса ответила ему:
- Я не знаю, кто я на самом деле. Но я также и ваша рабыня, по крайней