"Рю Мураками. Танатос ("Меланхолия" $3)" - читать интересную книгу автора

- Отдайте мне их после того, как сильно сожмете руками все восемь
ракушек.
- Могу ли я думать о чем-нибудь при этом?
- Как вам угодно.
После этого он шесть раз встряхнул всю связку и бросил ее на стол.
Раковины, упавшие спинкой вверх, он пометил в тетради цифрой "О", а упавшие
спинкой вниз - цифрой "1". Потом он опять попросил актрису назвать число, и
она опять ответила: "Шесть". Дальше она снова сжала их пальцами, а Кардозо,
встряхнув их шесть раз, опять бросил на стол. Процесс повторился. Под
строчками из аккуратных единиц и нулей Кардозо что-то вписывал своим мелким
почерком. Время от времени он переворачивал предыдущую страницу, словно
проверял себя, потом согласно кивал и продолжал таинственные манипуляции с
единицами и нулями. Служили ли ему знаки чужой судьбы указателями? Я слышал,
что сантерию на Кубе многие считают построенной на элементарном
статистическом анализе.
В комнате не ощущалось ни малейшего движения воздуха. Пламя свечей
оставалось абсолютно неподвижным, словно это были кусочки раскаленного
добела металла. Здесь, в Гаване, летними вечерами накопленная за день жара
выходит из каменных стен домов. Днем солнце в полном смысле этого слова
лупит по головам прохожих, а ночью теплый воздух внутри дома обнимает тело,
словно человеческая ладонь рюмку с коньяком. Стены, крыши и каменные полы
освобождаются от излишней теплоты, которая медленно просачивается из-под
ковров, обоев и из стекла люстр. Мы прибыли сюда уже в сумерки, и я не
заметил, как наступила ночь. Солнце зашло, пока мы слушали рассказы Кардозо
о его музыкальной карьере и пили густейший сок манго. Каждый раз, когда на
Кубе наступает вечер, я вспоминаю историю, которую прочитал в книге еще
ребенком. В этой книжке с картинками ночь была живым существом. Когда солнце
исчезало, с востока, от горизонта, начинала надвигаться ночь. Но этот момент
еще никто не замечал. Потом она начинала расти, пожирая оставленный солнцем
свет. Она съедала свет розовый и свет оранжевый, свет сумерек, и скользила
между предметами. Сумерки казались такими прекрасными, что никто не обращал
внимания, как растет чудовище-ночь. И это продолжалось, пока кто-нибудь не
зажигал спичку и не замечал, что ночь уже успела все поглотить. Конечно, она
не могла съесть искусственный свет, но зато покрывала мраком все закоулки
города, море и дома; потихоньку вкрадывалась в человеческое сердце и гадила
там съеденным и переваренным светом. Этот переваренный свет уже не был тем,
чем раньше. Это был гнилой свет. И сердце человека наполнялось этим гнилым
светом, и люди узнавали, что такое страх. Вот такая была история. Эта жара,
что выползала из-под камней и растекалась по всему дому, являлась топливом
для ночи. На лбу Кардозо поблескивали крупные капли пота, моя рубашка была
уже хоть отжимай, одна только актриса совершенно не потела.
- Элегуа видит вашу комнату и говорит мне, что там что-то сломалось. У
вас есть что-нибудь сломанное в вашей квартире?
При этом вопросе актриса сконфуженно посмотрела на меня.
- У меня нет больше дома, - сказала она, глядя на меня. - У меня нет
больше своей комнаты. Я не могу больше вернуться в Париж, и в Японии мне
тоже негде больше жить. И поэтому я приехала сюда, чтобы встретиться с
учителем. Он этого не знает?
Я опустил ее последнее замечание и просто перевел, что актрисе больше
негде жить.