"Роберт Музиль. Соединения" - читать интересную книгу автора

выполнять что-то унизительное, - и тут же сны эти пропали, скомкались, и из
неясности туманных далей в последний раз поднялись эти воспоминания, как
корабли, как призрачно ясно видимые, прочно скрепленные сооружения из рей и
канатов, один за другим, и Клодина вспомнила, что никогда не умела
сопротивляться: как она тогда кричала во сне, как она боролась, неуклюже и
нелепо, пока хватало сил и разума, вспомнила весь безмерный, бесформенный
ужас своей жизни. А потом все это ушло, и во вновь смыкающейся тишине
осталось лишь какое-то свечение, какая-то охватывающая ее на выходе волна,
как будто там было нечто невыразимое. И вдруг оттуда что-то стало наползать
на нее - как когда-то эта ужасная беззащитность ее существования, которая за
теми снами, далекая, неуловимая, нереальная, обретала вторую жизнь, - и это
было искушение, слабый свет страстного стремления к чему-то, небывалая
мягкость, ощущение собственного "я", которое, оголившись, лишившись
ужасающей невозможности повернуть вспять свою судьбу, освобожденное от
собственных одежд, - в то время как это "я", шатаясь от изнеможения, все же
требовало все более опустошительной затраты сил, - оно до странности сбивало
ее с толку, как заблудившаяся в ней, с бесцельной нежностью ищущая своего
воплощения частица той любви, для которой в языке повседневности и языке
сурового, правильного пути еще не было названия.
В этот миг она уже не знала, не приснился ли ей этот сон в последний
раз перед самым ее пробуждением. Долгие годы она считала, что забыла его, и
вот внезапно время, когда он снился, оказалось совсем рядом, у нее за
спиной; словно оглядываешься, и взгляд твой неожиданно падает на чье-то
лицо. И на душе у нее сделалось так странно, словно в этой одинокой,
отделенной ото всего комнате жизнь ее втекала обратно в саму себя, терялась,
как теряются следы на вскопанной земле. За спиной Клодины горел маленький
огонек, который зажгла она сама, лицо ее оставалось в тени; и постепенно она
перестала ощущать, как выглядит, свои очертания представлялись ей какой-то
особой дырой во мраке настоящего. И медленно-медленно в ней зарождалось
ощущение, будто на самом деле она вовсе не здесь, словно какая-то часть ее
все скиталась и скиталась сквозь пространство и годы, а теперь проснулась,
вдали от самой Клодины, очень изменившись, а то чувство, испытанное во сне и
потом исчезнувшее, на самом деле так и осталось при ней... где-то... вот
всплывает какая-то квартира... люди... гадкий, обволакивающий страх... А
затем краска стыда, теплые, размягченные губы... и внезапно - знание того,
что кто-то снова придет, и другое, забытое ощущение распущенных волос,
ощущение собственных рук, словно все это говорит о ее неверности... И тут
же, сразу, сквозь боязливо сковывающее ее желание сохранить себя для
возлюбленного, медленно, доходя до изнеможения с поднятыми в мольбе руками,
- мысль: мы были неверны друг другу до того, как друг друга узнали... Это
была всего лишь мысль, вспыхнувшая в тихом полубытии, почти чувство;
удивительно приятная горечь, подобно тому терпкому, прерывистому дыханию,
которое иногда приносит ветер, веющий с моря; почти та же самая мысль: мы
любили друг друга еще до того, как познакомились, - как вдруг внезапно
бесконечное напряжение их любви протянулось далеко через настоящее в ее
неверность, из которой она когда-то пришла к ним обоим, словно из какой-то
более ранней формы ее вечного стояния между ними.
И она поникла и, оглушенная, долго ничего не чувствовала, кроме того,
что сидит на голом стуле у пустого стола. А потом, наверное, она вспомнила
как раз об этом Г., и был разговор о поездке, и слова со скрытым смыслом, и