"Роберт Музиль. Соединения" - читать интересную книгу автора

прицепившись к ним, словно чувство, которое не хочет покидать чье-то лицо,
перелетая в какие-нибудь другие времена. И это было странно - словно в тихо
струящейся цепочке происходящего вдруг лопнуло одно звено, лопнуло и
разрушило последовательность, раздавшись вширь - потому что постепенно все
лица и все предметы замерли со случайным, внезапным выражением, соединенные
между собой по вертикали порядком, разрушающим обыкновенное. И лишь она одна
скользила меж этих лиц и вещей с колеблющимися, распахнутыми чувствами - на-
зад - прочь.
Сложная, сплетаемая годами взаимосвязь чувств ее бытия раскрылась затем
вдали во всей своей наготе за одно мгновение и почти обесценилась. Клодина
думала, что нужна одна линия, просто какая-нибудь непрерывная линия, чтобы
опираться на саму себя среди немого оцепенения торчащих повсюду вещей; это
наша жизнь; что-то подобное тому, когда мы беспрерывно говорим, делая вид,
что каждое слово связано с предыдущим и влечет за собой следующее, потому
что боимся, как бы не пошатнуться непредсказуемо в момент молчания,
разрывающего цепь речи, и как бы тишина нас не уничтожила; но это всего лишь
страх, лишь слабость перед ужасной, зияющей, как пропасть, случайностью
всего того, что мы делаем...
Советник добавил: "Это - судьба, есть мужчины, которым суждено вызывать
состояние тревоги, нужно раскрыться перед ними, здесь ничего не поможет..."
Но она почти не слушала его. Ее мысли были заняты в это время странными,
далекими противопоставлениями. Она хотела одним махом, одним величественным,
необдуманным жестом освободиться и броситься к ногам возлюбленного; она
чувствовала, что еще смогла бы сделать это. Но что-то принуждало ее
удержаться от этого перед крикуном, перед насильником; обязательно опередить
этот поток, чтобы не просочиться в него, прижать его жизнь к себе, чтобы не
потерять ее, петь самой только для того, чтобы не онеметь внезапно в
замешательстве. Этого она не хотела. Какое-то сомнение, что-то обдуманно
высказанное всплыло перед ней. Не кричать, как все, чтобы заглушить тишину.
И не петь. Только шепотом, притаившись, ...только Ничто, пустота.
И вдруг началось медленное, беззвучное стремление придвинуться,
склониться, свеситься через край; советник сказал: "Вы не любите спектаклей?
Я люблю в искусстве утонченность хорошего конца, который утешает нас,
поднимая над невзгодами будней. Жизнь разочаровывает и так часто лишает нас
театрального конца. Но что тогда получается - голый натурализм?.."
Неожиданно она услышала все это близко и отчетливо. И еще была его
рука, придвинувшееся к ней скудное тепло, сознание: ты, - но тут она
вырвалась, неся в себе какую-то уверенность в том, что и сейчас они могут
быть друг для друга чем-то последним, бессловесно, недоверчиво, составляя
одно целое, как полотно, сотканное из смертельно-сладостной легкости, как
арабеска, созданная по чьему-то еще неведомому вкусу, и каждый из них - как
звук, который только в душе другого представляет собой некий знак, который
ничего не значит, если она его не слушает.
Советник выпрямился, посмотрел на нее. Она вдруг ощутила, что стоит
перед ним, а вдали от нее - тот единственный любимый человек; он, наверное,
о чем-то думает, ей пришло в голову, что она не может узнать, о чем; в ней
самой смутно брезжило сейчас не находящее выхода ощущение, скрытое в
надежном прибежище ее тела. В этот момент она воспринимала свое тело,
которое было родным домом для всего, что она ощущала, как какое-то неясное
препятствие. Она вдруг почувствовала его ощущение самого себя, которое