"Роберт Музиль. Соединения" - читать интересную книгу автора

теснее, чем что бы то ни было, сомкнулось вокруг нее, воспринимая это
ощущение, как неизбежное предательство, которое отделяло ее от
возлюбленного, и в том, что она переживала, в обморочно обрушивающемся на
нее, надвигающемся неизведанном было нечто такое, что, как ей казалось,
переворачивало ее последнюю верность - которую она хранила в своем теле -
где-то в глубочайшей сути этой верности - в ее полную противоположность.
Возможно, это было не что иное, как желание отдать свое тело
возлюбленному, но, сотрясенное ее глубокой неуверенностью в ценностях души,
желание это превратилось в томление по тому незнакомцу, и замирая перед
возможностью пройти через него к ощущению самой себя, даже если ее тело
испытает на себе нечто, его разрушающее, и содрогаясь перед его ощущением
себя, которое загадочным образом избегало любого решительного движения души,
как перед чем-то, что мрачно и опустошенно заключало ее в самое себя, она с
горьким блаженством призывала свое тело оттолкнуть незнакомца от себя,
пользуясь беззащитностью его чувственной растерянности, увидеть, как он
повергнут наземь и словно взрезан ножом, заставить его наполниться ужасом,
отвращением, насилием и невольными судорогами, - чтобы с какой-то странно
раскрывшейся до последней грани верностью ощутить, что он лишен этого Ничто,
этого колеблющегося, этого бесплотного Присутствия Всюду, этой болезненной
уверенности души, этого края воображаемой раны, он, который в муках
бесконечно возникающего вновь желания срастись в одно целое тщетно ищет себе
спутницу.
Словно свет за нежной сеткой прожилок среди ее мыслей из наполненной
ожиданием тьмы лет, постепенно обволакивая ее, возникла эта тоска по смерти
ее любви. И вот внезапно где-то там, далеко-далеко, в сияющей
раскрепощенности, она услышала свои собственные слова, словно подхватив то,
что говорил советник: "Я не знаю, сможет ли он это перенести..."
Впервые она заговорила о своем муже; ее охватил испуг - казалось, это
ничего не меняло в событиях действительности, но она чувствовала неудержимую
власть ускользнувшего в жизнь слова. Сразу ухватившись за сказанное,
советник спросил: "Да любите ли вы его?" От нее не укрылась смехотворность
той высокомерной уверенности, с которой он ринулся в атаку, и она сказала:
"Нет, н-нет, я ведь его совсем не люблю". С дрожью в голосе, но решительно.
Поднявшись наверх в свою комнату, она еще ничего как следует не поняла,
но почувствовала скрытую, непостижимую прелесть своей лжи. Она думала о
своем муже; временами в памяти высвечивалось что-то, напоминавшее о нем, как
бывает, когда с улицы заглядываешь через окно в освещенную комнату; и только
тогда она ощущала, что делает. Он был красив, она так хотела бы стоять рядом
с ним, затем этот свет засиял и внутри нее. Но она покорно вернулась назад,
в свою ложь, и теперь вновь стояла снаружи, на улице, во мраке. Она мерзла;
само то, что она жила, доставляло ей страдание; каждый предмет, на который
она смотрела, каждый вздох. Как в теплый лучистый шар, могла она спрятаться
в то свое чувство к мужу, там она была бы в безопасности, вещи не
продирались там сквозь ночь, как остроносые корабли, они увязли в мягком
плену, остановились. А она не хотела.
Она вспомнила, что уже лгала однажды. Не раньше, до него, потому что
никакой лжи тогда не существовало, это просто была она, и все. Но позже,
когда она просто сказала, что ходила прогуляться, вечером, часа на два, хотя
это и была правда, все же она солгала; она вдруг поняла, что солгала тогда
впервые. Так же, как она сидела до этого внизу, среди людей, ходила она