"Роберт Музиль. Соединения" - читать интересную книгу автора

Между тем она чувствовала, словно это было ее собственное ощущение -
как этот человек любит себя. Видя его нежность к самому себе, она испытывала
тихое чувственное возбуждение. И вокруг воцарялась тишина, вы словно
вступали в какую-то область, где в расчет берутся совсем другие, немые
решения. Она чувствовала, что советник ее потеснил и что она уступает ему,
но это было неважно. Просто в ней что-то поселилось, словно там сидела птица
на ветке и пела.
Вечером она немного поела и рано легла спать. Все было для нее уже
как-то мертво, никакой чувственности в ней не было. Но, поспав совсем
чуть-чуть, она проснулась, зная, что он сидит внизу и ждет. Она взяла платье
и оделась. Встала и оделась, ничего больше; ни чувства, ни мысли, только
отдаленное сознание какой-то несправедливости, а потом, когда она уже
оделась, появилось, кажется, и обнаженное, не очень хорошо защищенное
чувство. Она спустилась вниз. Столовая была пуста. Слегка расплываясь,
виднелись контуры столов и стульев, они бодро выглядывали из полутьмы, как
ночная стража. В углу сидел советник.
Она что-то сказала, возможно: я чувствую себя так одиноко там, наверху;
она знала, как он истолкует ее слова. Через некоторое время он взял ее за
руку. Она встала. Постояла в нерешительности. Потом выбежала на улицу. Она
понимала, что поступает, как глупая неопытная девчонка, и что для нее это
забава. Следом по лестнице послышались шаги, ступени скрипели, а она
внезапно задумалась о чем-то очень далеком, очень абстрактном, тогда как
тело ее дрожало, словно тело лесного зверя, за которым гонятся.
Советник потом, сидя у нее в комнате, между делом спросил: "Ты ведь
любишь меня, правда? Я, конечно, не художник и не философ, но я человек
цельный. Да-да, я уверен, я цельный человек". Она ответила: "А что это
такое, цельный человек?" - "Странный вопрос ты задаешь", - рассердился
советник, но она добавила: "Вовсе нет, мне кажется так странно, что человек
нравится именно потому, что он нравится, его глаза, его язык, и не слова, а
их звук..."
Тут советник поцеловал ее: "Так значит, ты все-таки меня любишь?"
И Клодина еще нашла в себе силы ответить: "Нет, я люблю только быть с
вами, тот факт, тот случай, что я с вами. А можно было бы сидеть и у
эскимосов, в меховых штанах. И с отвислыми грудями; и считать это
прекрасным. Разве цельные натуры так уж редко встречаются?"
Но советник сказал: "Ты заблуждаешься. Ты любишь меня. Ты просто никак
не можешь пока оправдаться перед собой, а это как раз и есть признак
настоящей страсти".
Невольно, когда она почувствовала, что он распростерся над ней, что-то
в ней вздрогнуло. Но он попросил: "Молчи, молчи".
И Клодина молчала, она заговорила только один раз; когда они
раздевались, она начала говорить бессвязно, невпопад, что-то, скорее всего,
совершенно незначащее, это было словно какое-то мучительное поглаживание:
"...Такое чувство, как будто идешь по узкому горному ущелью; звери, люди,
цветы, все неузнаваемо; и сама ты совершенно другая. Спрашивается, если бы я
с самого начала жила здесь, что бы я об этом думала, что чувствовала бы? А
ведь странно, что нужно перешагнуть всего лишь одну линию. Мне хочется вас
поцеловать, а потом быстро отскочить в сторону и посмотреть; а потом снова к
вам. И с каждым разом, когда я буду переступать эту границу, я буду
чувствовать все это лучше. Я буду делаться все бледнее; люди умрут, нет, они