"Роберт Музиль. Соединения" - читать интересную книгу автора

увянут; и деревья, и звери тоже. И наконец останется лишь совсем прозрачная
дымка... а потом только одна мелодия... и ветер понесет ее... над
пустотой..."
И еще раз она заговорила: "Пожалуйста, уйдите, - проговорила она, - мне
противно".
Но он только улыбался. Тогда она сказала: "Уйди, пожалуйста". И он
удовлетворенно вздохнул: "Наконец-то, наконец-то, моя милая, маленькая
фантазерка, ты сказала мне: ты!"
А потом она с ужасом почувствовала, как тело ее, несмотря ни на что,
наполняется наслаждением. Но при этом ей казалось, будто она вспоминает о
том, что испытала однажды весной: ощущение, что она - для всех и все же
только для одного-единственного. И далеко-далеко, подобно тому, как дети
говорят, что Бог велик, оставался образ ее любви.




ИСКУШЕНИЕ КРОТКОЙ ВЕРОНИКИ

Die Versuchung der stillen Veronika.

Эти два голоса надо где-то услышать. Может быть, они просто лежат на
страницах дневника, рядом или один в другом, низкий, глубокий голос женщины,
на некоторых страницах внезапно подскакивающий вверх, в объятиях мягкого,
раздольного, тягучего мужского голоса, этого извилистого голоса, так и
оставшегося незавершенным, сквозь недостроенную крышу которого проглядывает
все то, что он не успел под нею спрятать. А может быть, и этого не осталось.
Но где-то в мире обязательно должна быть такая точка, куда эти два голоса,
совсем не выделяющиеся в тусклой сумятице будничных звуков, устремляются
подобно двум лучам и сплетаются друг с другом, где-то эта точка есть, и
может быть, стоило бы ее отыскать, ту точку, близость которой ощущаешь лишь
по какому-то чувству тревоги, подобному приближению музыки, еще не слышимой,
но уже ложащейся тяжелыми мягкими складками на непроницаемый полог тихих
далей. Пусть же эти зарисовки, примчавшись из прошлого, встанут одна рядом с
другой и, стряхнув болезненность и слабость, сольются воедино, вспыхнув
ровным светом ясного дня.

"Круговорот!" Позже, в дни, когда свершался мучительнейший выбор между
невидимой определенностью фантазии, натянутой, как тоненькая нитка, и
обыденной действительностью, в эти дни, полные последних отчаянных усилий
вовлечь то неуловимое в эту действительность - когда затем приходилось
отказаться от этих попыток и броситься в простоту живой жизни, как в ворох
теплых перьев, - он обращался к нему, как к человеку. В эти дни он часами
разговаривал с самим собой, и говорил громко, потому что боялся. Что-то
погрузилось и вошло в него, стой непостижимой неудержимостью, с какой
внезапно где-то в теле сгущается боль, превращаясь в воспаленную ткань, и,
делаясь действительностью, разрастается и становится болезнью, которая с
нерешительной, двусмысленной улыбкой приносимых ею страданий начинает
распоряжаться телом.
- Круговорот, - умоляюще говорил Иоганнес, - о, если бы ты был, по